В такой ситуации оставалось только одно: жить «по нужде каждого дня», радоваться маленьким радостям и, как всегда, верить в милость Божью. Он продолжал заниматься с сыном, преподавал ему русскую историю. Уроки географии после 17 октября были переданы К. М. Битнер, бывшей начальнице Царскосельской Мариинской женской гимназии. Она же преподавала царским детям литературу. Школьная подготовка великих княжон и цесаревича не удовлетворила К. М. Битнер. «Очень многого надо желать, — говорила она комиссару Панкратову. — Я совершенно не ожидала того, что нашла. Такие взрослые дети и так мало знают русскую литературу, так мало развиты. Они мало читали Пушкина, Лермонтова еще меньше, а о Некрасове не слыхали. О других я уже и не говорю. Алексей не проходил именных чисел, у него смутное представление о русской географии. Что это значит? Как с ними занимались? Была полная возможность обставить детей лучшими учителями, — и этого не было сделано». Полагаю, что подобная «неразвитость» стала платой за домашнюю изоляцию, в которой выросли великие княжны, совершенно оторванные от мира их ровесников. Наивные и чистые девушки не имели, в отличие от матери, глубоких философских познаний, хотя и были, судя по всему, начитаны в богословской литературе. Александра Федоровна больше заботилась о правильном воспитании (как она его понимала), чем о полноценном образовании дочерей и наследника. Было ли это результатом сознательной педагогической политики императрицы или же ее недосмотром? Кто знает… Екатеринбургская трагедия навсегда закрыла этот вопрос. Дети разделили судьбу поверженных революцией родителей.
…Осень 1917 года, как мы уже знаем, не принесла успокоения царю, — из газет, приходивших с опозданием, он знал, что правительство не имеет никаких рычагов, позволяющих ему реально управлять страной. 17 ноября царь записал в дневнике: «Тошно читать описания в газетах того, что произошло две недели тому назад в Петрограде и Москве! Гораздо хуже и позорнее событий Смутного времени». Так он отметил приход к власти большевиков, а на следующий день назвал их «подлецами» — за предложение «заключить мир, не спрашивая мнения народа, и в то время, что противником занята большая полоса страны». Утешение было только в молитве, посещение храма для царской семьи в тот период стало самой большой радостью и отдохновением. Заключение лишь укрепило их веру, научив с христианским смирением переносить свое положение.
Новое ленинское правительство — Совет народных комиссаров — вспомнило о тобольских узниках уже в первые дни после прихода к власти. 30 ноября 1917 года СНК обсуждал вопрос «О переводе Николая II в Кронштадт», вынесенный в связи с соответствующей резолюцией некоторых кораблей и частей Балтийского флота. Тогда перевод признали преждевременным. Вслед за этим на основе полученных сообщений из Тобольска большевики опубликовали несколько опровержений о бегстве Романовых. Снова слухи! Они в то время будоражили жизнь России непрерывно. Современники часто отмечали их нелепость, однако остановить поток лживых известий никто не мог. Они формировали жизнь революционной страны не меньше (если не больше), чем извещения «официальных» властей. К тому же властям этим не слишком доверяли, разуверившись в их способности навести хоть какой-нибудь порядок.
Большевики внимательно следили за тем, чтобы бывшим правителям России не было никаких послаблений, хотя первоначально серьезно повлиять на их жизнь не могли. Однако время работало на них, гражданская война разгоралась, а вместе с ней в народе росли ненависть и неприязнь. Те годы стали доказательством страшной истины: зло не менее заразно, чем любая инфекционная болезнь. Агрессия постепенно получала права на существование и проявлялась по любому поводу. В очередной раз царская семья испытала это на Рождество. На богослужении диакон по указанию священника громогласно провозгласил многолетие Императорскому дому (в жизни царя и царицы это было в последний раз!). Разразился настоящий скандал. Присутствовавшие при этом солдаты потребовали удаления провинившегося священника. В дальнейшем солдаты даже вынесли постановление о его убийстве. Результатом инцидента стало ужесточение режима содержания и более строгое наблюдение за пленниками. Особенно возмущались представители местного Совдепа.
Дело постарался уладить местный архиерей Гермоген (Долганев). В письменной форме он заявил революционно настроенным депутатам, что Россия юридически не есть республика, и объявить ее таковой полномочно лишь Учредительное собрание, что, согласно Священному Писанию, государственному и каноническому праву, церковным канонам и данным истории, бывшие монархи, находящиеся вне управления своей страны, не лишаются сана как такового и соответствующих им титулов. Следовательно, священник, дозволивший провозглашение многолетия, ничего предосудительного не совершил. По тем временам это было смелое заявление, которое не могло вызвать сочувствия депутатов, более руководствовавшихся принципами революционного правосудия. Для них Николай II был «бывшим» монархом и «кровавым палачом» собственного народа. И только.
Третьего января 1918 года солдатский комитет отряда особого назначения постановил «снять погоны, чтобы не подвергаться оскорблениям и нападениям в городе». Для царя это было непостижимо. Всегда трепетно относившийся к армейской форме, он воспринял запрет на ношение погон как личное оскорбление. Не желая носить форму без погон, командир отряда полковник Кобылинский на следующий день пришел на службу в штатской одежде. Впрочем, солдатская инициатива должны была найти подтверждение во Всероссийском центральном исполнительном комитете. Некоторое время спустя санкцию получили. Резолюция, вынесенная секретарем ВЦИК, гласила: «Сообщите, что б[ывший] ц[арь] находится на положен[ии] арестован[ного] и решение отряда [нахожу] правильным». Телеграмма из Москвы была получена в начале апреля, и Николай II вынужден был подчиниться. Ефрейторские погоны требовалось снять и с маленького наследника. С тех пор на прогулки царь выходил без погон, надевал их только в доме. «Этого свинства я им не забуду!» — в сердцах записал он в дневнике.
Развязка приближалась с каждым днем. Борьба с прошлым окончательно и бесповоротно персонифицировалась с последним самодержцем, ограничение прав которого рассматривалось с точки зрения пресловутых «интересов пролетарской революции». Неслучайно в том же январе 1918 года, когда в Тобольске заговорили о погонах, в президиуме ВЦИКа и в СНК стали обсуждать возможность открытого суда над Николаем II. 29 января ленинские наркомы слушали сообщение о переводе царя в Петроград для предания суду. Тогда ничего не решили, но уже 20 февраля вопрос вновь оказался на повестке дня. В результате комиссариат юстиции и представители Крестьянского съезда, завершившего свою работу незадолго до этого, получили задание подготовить следственный материал по делу Николая II. Вопрос о переводе царя отложили до его пересмотра в СНК.
