Давая новым своим знакомым прийти в себя, мы разложили в сторонке костер и достали кое-что из еды.
Через полчаса примерно из-под навеса избенки к костру приблизились три фигуры – дед и две его дочери. Следов истерики уже не было – испуг и открытое любопытство на лицах.
От угощения консервами, чаем и хлебом подошедшие решительно отказались: «Нам это неможно!» На каменный очаг возле хижины они поставили чугунок с вымытой в ручье картошкой, накрыли посуду каменной плиткой и стали ждать. На вопрос: ели они когда-нибудь хлеб? старик сказал: «Я-то едал. А они нет. Даже не видели».
Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину. Мешковатым был и покрой всей одежды: дырки для головы, поясная веревочка. И все – сплошные заплаты.
Разговор поначалу не клеился. И не только из-за смущенья. Речь дочерей мы с трудом понимали, – продолжает Галина Письменская. – В ней было много старинных слов, значенье которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была очень своеобразной – глуховатый речитатив с произношением в нос. Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное воркованье.
К вечеру знакомство продвинулось достаточно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей – Наталья и Агафья. Фамилия – Лыковы.
Младшая Агафья во время беседы вдруг с явной гордостью заявила, что умеет читать. Спросив разрешения у отца, Агафья шмыгнула в жилище и вернулась с тяжелой закопченной книгой. Раскрыв ее на коленях, она нараспев, так же как говорила, прочла молитву. Потом, желая показать, что Наталья тоже может прочесть, положила книгу ей на колени. И все значительно после этого помолчали. Чувствовалось: уменье читать высоко у этих людей ценилось и было предметом, возможно, самой большой их гордости.
«А ты умеешь читать?» – спросила меня Агафья. Все трое с любопытством глядели, что я отвечу. Я сказала, что умею читать и писать. Это, нам показалось, несколько разочаровало старика и сестер, считавших, как видно, уменье читать и писать исключительным даром. Но умение есть умение, и меня принимали теперь как равную.
Дед посчитал, однако, нужным тут же спросить: девка ли я? «По голосу и в остальном – вроде девка, а вот одежа…» Это позабавило и меня, и троих моих спутников, объяснивших Карпу Осиповичу, что я умею не только писать, читать, но и являюсь в группе начальником. «Неисповедимы твои дела, господи!» – сказал старик, перекрестившись. И дочери тоже начали молиться.
Молитвою собеседники наши прерывали долго тянувшийся разговор. Вопросов с обеих сторон было много. И пришло время задать главный для нас вопрос: каким образом эти люди оказались так далеко от людей? Не теряя осторожности в разговоре, старик сказал, что ушли они с женой от людей по доброй воле. Так-де требовала их «старинная вера». «Нам неможно жить с миром». Мы должны жить отдельно.
Принесенные нами подарки – клок полотна, нитки, иголки, крючки рыболовные – тут были приняты с благодарностью. Материю сестры, переглядываясь, гладили руками, рассматривали на свет.
На этом первая встреча окончилась. Расставание было почти уже дружеским. И мы почувствовали, – сообщает Галина Письменская, – в лесной избушке нас будут теперь уже ждать».
Можно понять любопытство четырех молодых людей, нежданно-негаданно повстречавших осколок почти «ископаемой» жизни. В каждый погожий свободный день они спешили к таежному тайнику. «Казалось, мы все уже знаем в судьбе добровольных изгнанников, вызывавших одновременно любопытство, удивленье и жалость, как вдруг обнаружилось: мы знакомы еще не со всеми в семье».
В четвертый или пятый приход геологи не застали в избушке хозяина. Сестры на их расспросы отвечали уклончиво: «скоро придет». Старик пришел, но не один. Он появился на тропке в сопровождении двух мужчин. В руках посошки. Одежда все та же – латаная мешковина. Босые. Бородатые. Немолодые уже, хотя о возрасте трудно было судить. Смотрели оба с любопытством и настороженно. Несомненно, от старика они уже знали о визитах людей к тайнику. Они были уже подготовлены к встрече. И все же один не сдержался при виде той, кто больше всего возбуждал у них любопытство. Шедший первым обернулся к другому с возгласом: «Дмитрий, девка! Девка стоит!» Старик спутников урезонил. И представил как своих сыновей.
– Это старший, Савин. А это – Дмитрий, родился тут. Люди ему неведомы были…
При этом представлении братья стояли, потупившись, опираясь на посошки. Оказалось, жили они в семье по какой-то причине отдельно. В шести километрах вблизи реки стояла их хижина с огородом и погребом. Это был мужской «филиал» поселенья. Обе таежные хижины соединяла тропа, по которой туда и сюда ходили почти ежедневно.
Стали ходить по тропе и геологи. Галина Письменская: «Дружелюбие было искренним, обоюдным. И все же мы не питали надежды, что «отшельники» согласятся посетить наш базовый лагерь, расположенный в пятнадцати километрах вниз по реке. Уж больно часто мы слышали фразу: «Нам это неможно». И каково же было удивление наше, когда у палаток появился однажды целый отряд. Во главе сам старик, и за ним «детвора» – Дмитрий, Наталья, Агафья, Савин. Старик в высокой шапке из камуса кабарги, сыновья – в клобуках, сшитых из мешковины. Одеты все пятеро в мешковину. Босые. В руках посошки. За плечами на лямках – мешки с картошкой и кедровыми орехами, принесенными нам в гостинцы…
Разговор был общим и оживленным. А ели опять врозь – «Нам вашу еду неможно!» Сели поодаль под кедром, развязали мешки, жуют картофельный «хлеб», по виду более черный, чем земли у Абакана, запивают водою из туесков. Потом погрызли орехов – и за молитву.
В отведенной для них палатке гости долго пробовали, мяли ладонями раскладушки. Дмитрий, не раздеваясь, лег на постель. Савин не решился. Сел рядом с кроватью и так, сидя, спал. Я позже узнала: он и в хижине приспособился сидя спать – «едак богу угодней».
Практичный глава семейства долго мял в руках край палатки, пробовал растягивать полотно и цокал языком: «Ох, крепка, хороша! На портки бы – износа не будет…»
В сентябре, когда на гольцах лежал уже снег, пришла пора геологам улетать. Сходили они к таежным избушкам проститься. «А что если с нами? – полушутливо сказала «девка-начальник». – Поселитесь где захотите, избу поможем поставить, огород заведете…» «Нет, нам неможно!» – замахали руками все пятеро. «Нам неможно!» – твердо сказал старик.
Вертолет, улетая, сделал два круга над горой с «огородом». У вороха выкопанной картошки, подняв голову кверху, стояли пятеро босоногих людей. Они не махали руками, не шевелились. Только кто-то один из пяти упал на колени – молился.
* * *
«В миру рассказ геологов о находке в тайге, понятное дело, вызвал множество толков, пересудов, предположений. Что за люди? Старожилы реки Абакан уверенно говорили: это фанатики-староверы, такое бывало и раньше. Но появился слух, что в тайгу в 20-х годах удалился поручик-белогвардеец, убивший будто бы старшего брата из-за жены и скрывшийся вместе с нею.
Николай Устинович Журавлев отчасти по службе, отчасти по краеведческой страсти ко всему необычному решил добраться в таежный угол. И это ему удалось. С проводником-охотником и сержантом милиции из райцентра Таштып он добрался к таежному «огороду» и застал там картину, уже описанную. Пятеро людей по-прежнему жили в двух хижинах, убежденные, что так и следует жить «истинным христианам».
Пришедших встретили настороженно. Все же удалось выяснить: это семья староверов крайнего фанатичного толка, известного под названием «странники», «бегуны». В тайгу семья удалилась по собственной воле, вернее, так поступили мать и отец, дети родились и выросли тут.
Старику Лыкову Карпу Осиповичу было 83 года, старшему сыну Савину – 56, Наталье – 46, Дмитрию – 40, младшей Агафье 39-й пошел.
Житье и быт убоги до крайности. Молитвы, чтенье богослужебных книг и подлинная борьба за существование в условиях первобытных.
Вопросов пришедшим не задавали. Рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней «слушали, как марсиане». О войне узнали Лыковы от геологов. «Ведь это что же такое, германец повторно полез!» – удивился старик.
Николай Устинович был у Лыковых менее суток. Узнал: геологи теперь уже из расширенной партии бывают «на огороде» сравнительно часто, одни из понятного любопытства, другие – помочь «старикам» строить новую избу, копать картошку. Лыковы тоже изредка ходят в поселок. Идут, как и прежде, босые, но в одежде появилось кое-что из дареного. Деду пришлась по душе войлочная шляпа с небольшими полями, дочери носят темного цвета платки. Савин и Дмитрий сменили портки домотканые на сшитые из палаточной ткани…
Рассказ Николая Устиновича был для меня до крайности интересным, но вызвал много вопросов, на которые полных ответов у рассказчика не было. Не вполне ясен путь четы Лыковых в крайнюю точку удаления от людей. Интересно было на примере конкретных жизней увидеть следы Раскола, о котором так много было в свое время написано. Но более важным для меня, чем вопросы религии, был вопрос: а как жили?
