Удивительно, в какие изощренные игры порой мы способны играть со своим сознанием. Пока субботнее утро плавно перетекало в обед, я решила, что никто не должен узнать о моем диагнозе. Если все останутся в неведении, то мне не придется ни с кем об этом разговаривать. Как будто бы ничего и не случилось. Если в своем теле от болезни у меня избавиться не получается, то почему бы не попробовать сделать это хотя бы у себя в голове?
«Ты же понимаешь, что мы просто обязаны рассказать обо всем нашим родителям», – сделал Дэнни свое рациональное заявление.
«Да, конечно, но ты только представь, какую они из-за этого поднимут шумиху. Можно мне насладиться хотя бы еще одним днем тишины и спокойствия, прежде чем мы всем об этом расскажем?» – решила я пойти на сделку.
Тем не менее после обеда позвонила мама, чтобы осведомиться, почему я не сообщила ей о результатах биопсии, и Дэнни выложил ей все подчистую. Следующее, что она сделала, так это заказала ближайший рейс до Гонконга. Брат тоже позвонил, сказав, что договорился на работе, чтобы приехать и поддержать меня.
Как же мне хотелось, чтобы они не воспринимали все это настолько серьезно. Я не хотела, чтобы они все драматизировали. Ведь от этого все становилось слишком реалистичным! Их заботливая реакция наконец донесла до моего пытавшегося укрыться в потемках сознания всю настоящую правду. Больше не было никакого смысла от нее прятаться, настало время смириться со своим страшным диагнозом.
В понедельник утром мы с Дэнни снова были в больнице, разговаривая с врачом о возможных способах лечения моей лимфомы. Мне только что сделали МРТ, и доктор с напряжением на лице разглядывал получившиеся снимки.
«У вас стадия 2А», – осторожно произнес он.
«И что это значит?» – поинтересовался Дэнни.
«Это значит, что рак распространился вниз по грудной клетке и подмышечной области, однако пока не вышел за пределы верхней половины тела, – терпеливо объяснял доктор. – Так, а теперь давайте поговорим о том, какие есть варианты. Я бы предложил комбинированное лечение лучевой и химиотерапией».
«Я не буду делать химию!» – решительно заявила я на всю комнату.
«Но, дорогая, у нас нет особого выбора», – с удивлением в голосе произнес Дэнни, и я повернулась к нему, бросив на своего мужа пристальный, полный решимости взгляд.
«Вспомни, что химиотерапия сделала с Сони? А с твоим зятем?» – ответила я.
Мне не хотелось обо всем этом говорить. Я мечтала, чтобы все стало так, как раньше. Я уткнулась лицом в ладони, стараясь прогнать прочь из головы все дурные мысли.
«Ты правда хочешь, чтобы я умерла вот так? – Мой голос дрожал от страха. – Из них будто высасывали жизненные силы, они чахли на глазах, мучаясь от страшной боли. Да я лучше прямо сейчас сдохну, чем позволю подобному случиться со мной».
«Я понимаю, – сказал Дэнни, положив свою ладонь на мою недвижно лежавшую на рабочем столе доктора холодную руку. – Но я не хочу тебя потерять. Что еще мы можем сделать?»
Мы были женаты вот уже четыре года. У нас было столько планов, мы хотели побывать во стольких местах, столько всего разного сделать в своей жизни. Нам определенно было ради чего жить. Однако, подобно таящим ледникам, нашим мечтам суждено было раствориться, и мы абсолютно ничего не могли с этим поделать.
Стараясь отбросить подальше собственные страхи, я попыталась подбодрить мужа: «Есть и другие способы. – Я повернулась к доктору в надежде найти подтверждение своим словам: Я знаю, что есть способы победить рак без химиотерапии».
Вот так и началось наше с Дэнни длительное путешествие. Мы были словно два персонажа античной мифологии, которые перемещались с места на место с твердой решимостью одержать победу над моим недугом, серьезно угрожающим нашему счастливому будущему. С самого начала наше путешествие было наполнено эмоциональными взлетами и падениями, смесью надежд и разочарований, ужаса и ярости.
До того, как у меня обнаружили рак, больше всего на свете я боялась им заболеть – как оказалось, это не такая уж и редкость среди окружающих меня людей. Так что мой диагноз, поставленный мне после того, как я стала свидетелем разрушения жизней одновременно и моей лучшей подруги, и зятя Дэнни, всего лишь подтвердил мои самые худшие опасения. Я видела своими глазами, как химиотерапия безжалостно уничтожала их тела, которые она изначально была предназначена вылечить. И вот теперь подобный кошмар приключился и с нами, ворвался в нашу жизнь с решительным намерением разрушить ее.
Мысли о болезни близких мне людей расходились во мне одновременно волнами бешенства и паники. Мой страх перед ужасной болезнью материализовался наяву, предстал передо мной в своем первозданном виде, сжав все мои внутренности каменной хваткой. Побочные эффекты химиотерапии пугали меня еще больше. Каждая клеточка моего тела встала в защитную стойку, противясь одной только мысли о необходимости подобного лечения.
Месяцами я наблюдала за быстро угасающим здоровьем Сони. Весь этот период я чувствовала себя виноватой, когда развлекалась с друзьями или ходила на вечеринки, зная, что она в это время умирает на больничной койке. Я не могла радоваться жизни, пока она мучается от своей страшной болезни. Чем хуже ей становилось, тем сложнее мне было получать удовольствие от жизни, чувство глубокой вины постоянно преследовало меня.
Теперь же, когда у меня самой обнаружили рак, мне стало еще тяжелее наблюдать, как болезнь постепенно уносит жизненные силы моей подруги, и я стала значительно реже ее навещать в больнице. Я больше не могла поддерживать ее, подбодрять, мыслить позитивно. Я больше не могла, я дошла до ручки, казалось, что наши встречи больше не приносят ни одной из нас былого облегчения. Я была напугана тем, что рак и химиотерапия сделали с моей бедной подругой. Мне становилось плохо от одной только мысли о том, что мне самой вскоре придется пройти через подобные испытания, что ничто на свете не сможет меня от этого защитить.
Когда сестра Сони позвонила и сказала, что ее больше нет, я упала на диван и заплакала. Она покинула нас.
Хоть мне и было больно от ее смерти и я была на взводе от этой новости, в то же время я испытала некоторое облегчение от осознания того, что ее мукам пришел конец.
Похороны Сони навсегда останутся в моей памяти. У меня до сих пор перед глазами безмолвные и пустые лица ее родителей, потерявших свою любимую дочку; потрясение в глазах ее младших братика и сестренки, которым больше не суждено было когда-нибудь ее увидеть или поговорить с ней; скорбь и отчаяние на лице ее мужа, которому пришлось смириться с этой необратимой потерей. Но больше всего мне врезались в память боль и страх заплаканных детей Сони, смотревших очумелыми глазами, как гроб с тем, что когда-то было их матерью, исчезает, растворяясь в огнях крематория. Эта картинка будет крутиться в моей голове до конца моих дней, никогда не давая мне покоя. Именно в тот самый день ко всему эмоциональному буйству, которое терзало мое беззащитное сознание, добавилось чувство злости.
