юноша некоторое время жил в Амстердаме, где у его отца была торговая контора. —
С. Ц.), с просиявшим от собственной догадливости лицом заявил, что, несомненно, слышит в речи незнакомца исковерканные голландские слова.
— Еще не хватало, — пробормотал Фалькон, которому, как и всем нам, вовсе не улыбалась мысль оказаться в голландских владениях.
Лейтенант Холл подошел к старику и вступил с ним в беседу, подкрепленную изрядной жестикуляцией. Вернувшись, он сообщил с несколько растерянным видом, что, судя по всему, мы имеем дело не с голландцем, а с московитом, русским.
— Но этого не может быть! — воскликнул Фалькон.
Он велел передать старику, чтобы тот следовал за нами. Любопытство наше было сильно возбуждено. Поэтому, когда тем же вечером мы, забрав скудные припасы островитян, вернулись на корабль, Фалькон пригласил господ офицеров в капитанскую каюту, где московит поведал нам свою историю».
Дальнейшее повествование Сэмюэля Кинга грешит многими неточностями и ошибками, некоторые места теперь кажутся откровенным вздором. По всей видимости, он многое домыслил, ибо лейтенант Холл едва ли был в состоянии слово в слово перевести рассказ мнимого «дикаря», а тот, в свою очередь, вынужден был полагаться лишь на жалкий запас голландских слов, который по прошествии стольких лет сохранила его память. Не следует забывать и того, что русская жизнь даже во времена петровской России представлялась европейцам сплошной экзотикой, в связи с чем искажения в интерпретации тех или иных явлений и событий были неизбежны. К счастью, сегодня мы можем дополнить историю Романа Азарьина некоторыми сведениями, почерпнутыми из российских архивов.
Его юность типична для дворянского отпрыска, рожденного на излете «московского» периода царствования Петра I. Лет до шестнадцати он воспитывался дома, в рязанской вотчине своего родителя, помещика средней руки. О его детстве и отрочестве не сохранилось никаких известий. Вероятно, он рос и развивался подобно тысячам других русских баричей, его сверстников. Как и они, был разбалован и закормлен подобострастными мамушками и дядьками; как и они, целыми днями бил баклуши, перемежая это занятие с игрой в бабки с дворовыми мальчишками и инспектированием голубятни; как и они, засматривался, не особенно таясь, на сенных девушек; как и они, начал свое образование чтением Псалтири, да им же и закончил, потому что никаких других наук учитель его, — местный дьячок, — преподать не мог.
В 1714 году, на смотре дворянских недорослей в Москве, Азарьин предстал пред грозные царевы очи. Петр с одобрением оглядел его молодцеватую стать, сгреб в кулак упрямый рыжий вихор на лбу и, приподняв голову, заглянул в глаза. Азарьин в страхе зажмурился. «Добро, поглядим, может, из него и получится что-нибудь путное», — донеслись до него государевы слова. Он был зачислен в подготовительный класс Навигацкой школы, которая размещалась тогда в Сухаревой башне. Но тамошние порядки показались ему чрезмерно тяжелы, и он, вместе с несколькими такими же шалопаями, решил самовольно переменить род службы, для чего поступил в Славяно-латинскую академию [19] при Спасском монастыре. Новых учеников поселили в пустующих кельях.
В тот год Москву заполонили толпы божьих людей — юродивых, блаженных, бесноватых кликуш. Никто не знал, откуда они взялись в таком большом количестве. В дырявых рубищах, босые, со спутанными волосами, они ходили по Гостиному двору, забредали в церкви, дома, архиерейские палаты, дворцы, сопровождали духовные процессии. По городу распространялась молва об их странных пророчествах — по большей части совершенно бессмысленных и оттого еще более будоражащих суеверные умы. Москвичи спешили одарить этих будто бы отмеченных небесной благодатью бродяг деньгами или одеждой, хозяева лавок наперебой зазывали их к себе, почитая таковое посещение за знак Божьего благословения на свой дом, семейство, дела; церковное начальство и вельможи оказывали им самое щедрое покровительство. Находили они приют и в Спасском монастыре.
Однажды Азарьин стоял на всенощной в монастырской церкви. Мерное течение службы было прервано появлением молодой кликуши. Ее худое тело, едва прикрытое грязными лохмотьями, не вызывало плотских мыслей, но юное лицо со слегка заостренными чертами привлекало взоры какой-то утонченной, неземной красотой. Перед выносом евангелия ее вдруг затрясло. Она завизжала и, заломив руки, начала вертеться и подпрыгивать. Народ в благоговейном ужасе расступился. Безумная пляска длилась несколько минут, потом кликушная девка без сил рухнула на пол, корчась в судорогах. Азарьин услышал позади себя женский голос: «Ох, на матушку-богородицу Дух накатил!». Он оглянулся. Простоволосая баба истово крестилась, не отрывая взгляда от распростертого на полу тела. Подбежали сторожа и вынесли кликушу из церкви. Азарьин вышел за ними. По его просьбе девку отнесли к нему в келью. Она все еще пребывала в беспамятстве.
Очнувшись, девка обвела глазами комнату и попросила пить. Азарьин сходил в сени, где стояла бочка с водой, зачерпнул полный ковш и принес ей. Она испила, остатками сполоснула лицо. На азарьинские расспросы ответила, что кличут ее Акулиною, что она стрелецкая дочь из Нижнего, смолоду ходит по святым местам. Они еще немного поговорили, наконец Азарьин прямо спросил, почему ее называют богородицей.
Акулина спокойно посмотрела ему в глаза, чуть повела бровью:
— Что, непохожа?
Азарьин смутился, пробормотал, что так говорить грешно.
— Нет греха на том, кто живет в Духе. По плоти я — простая баба, но в Духе я — богородица, приемлю благодать из рук самого Господа Исуса Христа, потому что живы и Христос, и апостолы его.
Азарьин таращил глаза, не зная, что сказать.
— Не веришь? Истинно говорю: Господь среди нас, и дом Божий ныне в Москве. Ты приходи как-нибудь к Ивану Тимофеевичу Суслову, его двор за Сухаревой башней, в Черкасских огородах [20]. Там узришь Новый Иерусалим и вкусишь слова Божия.
Дверь отворилась, вошли приятели Азарьина. Акулина поднялась с лавки и выскользнула из кельи.
Вера Азарьина, как и большинства русских людей того времени, заключалась, скорее, в знании и исполнении церковного обряда, нежели христианского учения. Однако же набожность, преклонение перед святыней и жажда личного спасения были самими искренними. Услышанное запало ему в душу. В следующее воскресенье он отправился на поиски указанного дома. Найти его не составило труда. Большой, двухярусный дом Суслова стоял у Сретенских ворот, за чертой Земляного вала. На дворе и внутри помещения витал запах сливочного масла. Азарьина встретили три деловито-хмурые женщины, непохожие на прислугу. Одна из них провела Азарьина наверх. Просторное помещение, с лавками по стенам, пустовало. Хозяин — худощавый, остроглазый мужик с широкой бородой — сидел напротив двери за большим дубовым столом. Рядом с ним пристроилась молодуха в красивом платье, в которой Азарьин с трудом признал Акулину. Она тоже узнала его и поднялась навстречу. Азарьин
