у менестреля и стихи, обращенные к молодой жене, одно из них, озаглавленное «Строки, посвященные даме в день ее рождения» и написанное в апреле 1813 года на тридцатилетие Марии, начинается словами: «Пойдем напьемся воздухом весны», а кончается обращенным к Господу пожеланием, чтобы всю жизнь они прожили душа в душу, «единым сердцем» («undevided heart»), как, если быть точным, лирический герой выразился.
Патрик и Мария и в самом деле зажили «единым сердцем»: в апреле 1814 года, спустя полгода после публикации «Менестреля», в хортсхэдской церкви окрестили Марию Бронте, их первенца, а в феврале 1815-го – вторую дочь, Элизабет; и та и другая, как и их мать, проживут недолго.
Не прошло после крестин и месяца, как Патрик Бронте «пошел на повышение» – получил постоянное место викария в Торнтоне, где проживет пять лет и где, вскоре по приезде, отслужит благодарственный молебен по случаю победы герцога Веллингтона при Ватерлоо. Торнтон находился, как теперь говорят, в шаговой доступности от многолюдного, оживленного Бредфорда, всего в тринадцати милях от Хортсхэда, прихожан теперь у викария стало намного больше, в его приход, помимо Торнтона, входило и несколько деревень в округе. Выросло и жалованье, увеличились, впрочем, и расходы: Патрик Бронте – лучше поздно, чем никогда, – стал семьянином. И семьянином многодетным; двухэтажный пасторский дом, который теперь ему полагался, оказался весьма кстати. В скором времени и он станет семье тесен.
Дел у торнтонского приходского священника прибавилось. Проповедей стало больше, иные, например, «Иисус Христос всегда один и тот же – вчера, сегодня и во веки веков», пользовались немалым успехом. Имелись еще занятия в воскресной школе, заседания всевозможных обществ – Библейского, Библиотечно-литературного. В его ведении были освещение и ремонт церквей, благодарственные молебны и, в отсутствие младшего священника, – ежедневная рутина: крестины, свадьбы и отпевания.
Для сочинения петиций (эмансипация католиков, отмена смертной казни: Патрик был известен «милостью к падшим») и, тем более, занятий литературой Патрик, тем не менее, время находит; теперь, правда, он переключился с поэзии на прозу, столь же и по духу, и по букве нравоучительную. Постоянная тема его статей и рассказов, таких, как, скажем, «Дом в лесу», – обращение; Святой Павел – его кумир. Живущая в крохотном лесном доме скромная, набожная Мэри не дает себя соблазнить богатому развратнику и безбожнику – и тот, проникшись к девушке глубоким чувством, на глазах у умиленного читателя преображается: он уверовал, учит, да еще безвозмездно, как Патрик, сирот в воскресной школе, раздает деньги неимущим и завоевывает сердце Мэри, они женятся и живут долго и счастливо.
Такую историю и подписать собственным именем незазорно. Незазорно и похвалить.
«Это весьма нравоучительная история, – благожелательно отзывается на „Дом в лесу“ местный печатный орган „Пасторальный странник“ („The Pastoral Visitor“). – Написан рассказ просто (куда уж проще!) и доходчиво. Родителей эта небольшая книжка убедит в преимуществе воскресных школ, для детей же сей рассказ станет примером для подражания. Молодые женщины узнают, что путь добродетели ведет к счастью. От всей души рекомендуем эту книгу читателям самого разного толка».
Не отставала от мужа и Мария, вот уж кто никогда не сомневался, что «путь добродетели ведет к счастью». Попадья (говоря по-нашему) сочинила целый богословский трактат «Преимущества бедности в обретении веры». Бедность, убеждает читателя Мария, вовсе не порок; в сочетании с верой бедность – добродетель, ибо человеку бедному добиться спасения легче, чем богатому, ведь бедняк лишен возможности грешить. До публикации трактата дело, увы, не дошло, но Патрик всю жизнь будет хранить в своих бумагах труд незабвенной супруги, на котором начертал: «Написано моей дорогой женой и отослано в одно из периодических изданий. Хранить – в память о ней».
Были у Марии дела и поважней. Она, как добродетельной викторианке, супруге приходского священника и положено, каждый год исправно разрешается от бремени. 21 апреля 1816 года рожает – Шарлотту. 26 июня 1817 года – Патрика Брэнуэлла; мальчика в семье пастора ждали давно и на радостях при рождении дали ему сразу два имени – имя отца и девичье имя матери. 30 июля 1818 года у Марии и Патрика родилась Эмили и 17 января 1820 года последний, шестой ребенок – Энн.
При переезде из Хортсхэда в Торнтон Патрик Бронте, как уже говорилось, удостоился собственного дома – тогда, пять лет назад, он его вполне устраивал. За эти годы, однако, ситуация изменилась, и родителям шестерых детей двухэтажная пасторская обитель стала тесна.
«Будь я холост, – говорится в прошении Бронте Архиепископу Йоркскому, – мне было бы вполне достаточно и того, что имею, но у меня на руках жена, шесть маленьких детей и две служанки, а потому, если я праведным и законным путем не обрету большего жилища, то очень боюсь, что, даже если буду во всем себе и своим домочадцам отказывать, не смогу далее поддерживать потребное церковному деятелю респектабельное обличье».
Перевод в близлежащий Ховорт, которого Бронте – правда, далеко не сразу – добился, пришелся поэтому как нельзя кстати, и в апреле 1820 года, через почти пятнадцать лет после окончания Кембриджа, Патрик Бронте, которому удалось, в конце концов, преодолеть сопротивление местных отцов церкви, переезжает в Ховорт, где и останется на всю свою долгую жизнь.
Ховорт, пятитысячный в первые десятилетия позапрошлого века город, сегодня бы назвали депрессивным. В этой связи вспоминается горькая ирония рассказчика в самом начале «Грозового перевала»: «Во всей Англии едва ли снискал бы я уголок, так идеально удаленный от светской суеты». В таком городе, как Ховорт, о светской суете не могло быть и речи.
Вокруг на многие мили простирались пересеченные горным хребтом сумрачные вересковые пустоши и торфяные болота, откуда в любое время года тянуло затхлостью и сыростью и над которыми стоял густой туман – не случайно эти места Шарлотта Бронте назвала в «Джейн Эйр» «вересковым сердцем Англии». У каменоломен высились кучи отработанной породы. Свирепый ветер, заунывно воющий в трубах и зимой, и летом, сбивал с ног. Во рту стоял привкус сажи от десятка разбросанных по городу и за городом текстильных фабрик; производство изделий из шерсти было визитной карточкой Ховорта. Словно борясь с ветром и непогодой, жались к друг к дружке неказистые, покосившиеся, точно на картинах Хаима Сутина, двух– и трехэтажные каменные дома. Давала себя знать нехватка воды, летом насосы работали так плохо, что с раннего утра к колодцам с гнилой водой, которую отказывались пить даже животные, выстраивались многочасовые очереди. Уровнем смертности крошечный Ховорт не уступал беднейшим кварталам Лондона, почти половина детей умирала, не дожив и до шести лет.
Средневековая, перестроенная в восемнадцатом веке церковь Святого Михаила и всех ангелов, где по воскресеньям вещал
