Мы шли еле переставляя ноги. И я и Ашкарт. Пес часто отставал и с тревогой оглядывался назад. Все его собачьи друзья ушли, а хозяин его тянул куда-то совсем не туда.
Не помню, да, наверное, тогда и не очень-то представлял, сколько мы отшагали по шоссе, как вдруг сапогом поддел что-то металлическое, звякнувшее по дороге. Нагнулся, пошарил — штык! Штык! Настоящий винтовочный штык! О, счастье! Но мой ли? От моей ли винтовки? Не важно, лишь бы подошел, наделся на ствол… Словно и силенок прибавилось. Повернули мы с Ашкартом и, как только позволяли ноги и его сбитые до крови лапы, пошли обратно. Только бы догнать своих, только бы не отстать. Ашкарт уже не оглядывался, а тянул поводком вперед, словно понимал, что догонять своих надо, и как можно скорее.
На шоссе ни машин, ни повозок, ни людей. Стрельба усиливалась. Не могли же наши уйти далеко, силы-то у всех на исходе. Сейчас… сейчас догоним… Ашкарт стал тянуть сильнее и тихонечко повизгивал, значит, учуял или услышал своих. Еще несколько шагов, еще… и мы натолкнулись на курсантов, шедших в хвосте. Идти дальше, до своего места, обгонять колонну, сил не хватило. Так и поплелись. Не знаю, сколько времени прошло, когда по цепи передали: «Привал». Тут же упал в кювет как подстреленный и… дальше ничего не помню до того момента, когда сквозь совершеннейший туман в сознании почувствовал, что кто-то дергает меня за ногу.
Дергал, тихонечко поскуливая, Ашкарт. Автоматически, когда останавливались, в последний момент мы надевали поводки себе на ногу. Так нас учили. Огляделся. Рядом никого. Ушли? Сколько же минут я спал, был без сознания? Ашкарт очнулся первым.
Стрельба была совсем близко. Над небольшим леском, через который шли перед привалом, навстречу друг другу чертили дуги трассирующие пули…
Да, если бы не Ашкарт, быть бы мне в плену у немцев. А они зеленые петлички пограничников ох как не любили! Судьба? Да, и на этот раз она была милостива.
На 18-е сутки, пройдя Белую Церковь, чуть не попав под десант, выброшенный немцами в ее районе, миновали Васильков и, пройдя по улицам темного молчащего Киева, по днепровскому мосту дошли до Броваров.
В чудесном сосновом бору собирались все пограничные части и отдельные группы пограничников, выводимые или выходившие из боев. Стоять на ногах сил уже не было. Ползали на четвереньках.
А кругом было столько земляники, словно кровью был обрызган весь бор.
Кровью… Да. Казалось, то была кровь погибших там, на границе, на земле украинской, моих товарищей на 9-й заставе, не ушедших из Михайлувки, кровь погибших в Перемышле, на заставах близ Коломыи. Красные капли ягод горели кровью на зеленой траве соснового бора в то утро…
18 суток продолжался наш поход. Да нет, не поход — отход. 18 дней и ночей по страшным июльским дорогам земли украинской. Почти 600 километров горя, крови, огня, пожарищ, смертей, ужаса, человеческих трагедий. 600 километров то нарастающей злобы и ненависти, то растерянности и недоумения… Через два дня, за которые нам довелось чуть отдохнуть и встать на ноги, несколько курсантов и меня в том числе, командование направило в Киев для несения службы при военном трибунале войск НКВД, что располагался на Виноградной улице.
Наших четвероногих помощников, так и не ставших пограничными, приказано было оставить в Броварах. Тяжело было расстаться с Ашкартом. Ведь той страшной ночью он спас мне жизнь… Довелось и мне сохранить ему жизнь в те дни. Между Васильковом и Киевом, после одного из привалов, ночью, я никак не мог поднять Ашкарта и заставить его идти. Страшно было смотреть на его разбитые, кровоточащие лапы. Он только виновато скулил и мог лишь ползти. Подошел старшина:
— Ну что тут у вас опять, товарищ курсант?
Я молча показал на собаку. Старшина нагнулся, поднял по очереди все четыре лапы, покачал головой:
— Да, жалко, конечно, но придется пристрелить. Дальше не пойдет. Жалко, хороший был пес…
Не знаю, откуда у меня взялась решимость, но, стиснув зубы, я тихо произнес:
— Стрелять Ашкарта не дам… Не дам!
— А вас и спрашивать-то не спрашивают. Он идти не может, это вам ясно?
— Ясно. Я его понесу.
— Да вы сами-то еле ноги волочите., — Я его понесу…
Я понес Ашкарта. Страшно исхудавший, он совсем не был таким тяжелым, как в Коломые, где на занятиях легко сбивал «нарушителя» с ног.
Но в Броварах" нам пришлось расстаться. Собаки, словно понимая, что происходит, как только мы привязали их к деревьям, подняли такой лай и вой, что сердце как тисками сжало.
Ашкарта больше я не видел.
В Киеве мы были до 19 августа. Отдохнули, стали похожи на людей. А то, помню, подтянул я ремень по-курсантски, как по уставу было положено, так как раз получился размер фуражки: 57 сантиметров!
Неподалеку от Киева уже слышались залпы немецкой артиллерии, снаряды с противным клекотом проносились над головой и грохот взрывов доносился откуда-то с другого края города. Больше всего, бомб с самолетов доставалось Днепру. Мосты были одной из важнейших целей немецких летчиков, но попасть в мосты им пока не удавалось.
19 августа нам сообщили о немедленном возвращении в Бровары. Был получен приказ: двигаться к Харькову! Машин на всех курсантов не хватало, поэтому одна группа на машине отъезжала километров на сто, выгружалась, шла дальше пешком, а машины, вернувшись, забирали вторую группу. Весь наш переезд и переход прошел благополучно, никаких происшествий не было, за исключением того, что на одном из привалов, где-то около Богодухова, я первый раз в жизни закурил. На привалах обычно раздавалась команда «Закуривай», и все как будто делом занялись, а ты сидишь один, как неприкаянный.
В Харькове нас разместили в помещении местного пограничного училища. Туда же прибыли курсанты строевой школы МНС погранвойск, которых война застала неподалеку от Перемышля. Судьба многих из них оказалась много тяжелее нашей. Обе школы были объединены. Начались занятия.
8 августа — выпуск и распределение. Новым местом моей службы стал 18-й погранполк, новой должностью — командир отделения и новым званием — младший сержант, а в отделении бойцы чуть не вдвое старше командира, мобилизованные из запаса. И новый адрес: «Полевая почта 1401, 18 п. п; 3 рота».
Из записной книжечки 3 октября 194.1 года:
«Год, как из дома. Год! 365 дней, как не видел моих дорогих, моих любимых. А сколько еще? Да, пословицу «Человек предполагает, а Бог располагает» можно теперь переделать: «Человек предполагает, а война располагает».
Глава 6
НОВАЯ СЛУЖБА. СПЕЦИАЛЬНЫЕ ОПЕРАТИВНЫЕ КУРСЫ
Из доклада командования войск по охране тыла Брянского фронта:
