Однако ж, кое-как знаками толкуя, я мог понять, что начальник города желает встретить меня на лодке с таким же числом людей, какое у меня будет, и со мною переговорить, для чего и просит подъехать к городу с четырьмя или пятью человеками, на что я охотно изъявил мое согласие и отпустил его, дав ему в подарок нитку бисеру. Он от того сделался смелее и сам уже попросил курительного табаку, которого, однако ж, со мною тогда не случилось, и я обещал привезти его после.
Между тем японцы выставили другую кадку перед крепостью, но так близко батарей, что подъезжать к ним я считал неблагоразумным. Из крепости никто ко мне навстречу не выезжал, но махали только белыми веерами, чтобы я ехал на берег, почему и заключил я, что мы с курильцем худо объяснились, и я не так его понял. Но когда я стал возвращаться, то с берегу тотчас отвалила лодка, на которой подъехал ко мне какой-то чиновник с переводчиком курильского языка. Людей у них было гораздо более, нежели на моей шлюпке, но как мы все были хорошо вооружены, то я не имел причины их бояться. Разговор они начали извинением, что в меня палили, когда я ехал на берег, поставляя сему причиною недоверчивость их к нам, происшедшую от поступков двух русских судов, за несколько лет пред сим на них нападавших, с которых люди сначала также съезжали на берег под предлогом надобности в воде и дровах; но теперь, увидев на самом деле, сколь поступки наши отличны от деяний тех, которые приезжали на прежних судах, они более не имеют в нас никакого сомнения и готовы оказать нам всякое зависящее от них пособие.
Я велел нашему переводчику Алексею объявить им, что прежние суда были торговые, нападали на них без воли правительства, за что начальники оных наказаны, а справедливость сего удостоверения доказывал им тем же способом, как и на острове Итурупе. Они отвечали, что всему этому верят и очень рады слышать о добром к себе расположении русских. На вопрос мой, довольны ли они оставленной нами платой за вещи, взятые у них в рыбацком селении, они сказали, что взятое нами почитают безделицей и думают, что мы оставили за то более, нежели надобно, притом уверяли, что начальник их готов снабдить нас всем, что у них есть.
При сем случае они спросили у меня, что нам еще нужно. Я попросил у них десять мешков пшена, несколько свежей рыбы и зелени и предлагал в уплату пиастры, сколько им самим угодно будет назначить. Они просили меня ехать на берег, чтоб переговорить с самим начальником города, но я на сей случай отказался, обещаясь приехать на другой день, когда шлюп будет ближе к крепости. По обещанию, данному парламентеру Кузьме, я привез с собою табаку, но курильцы не смели принять оного без позволения японского чиновника, а он на это не соглашался. Я желал было поговорить поболее с японцами, но Алексей мой, найдя на лодке гребцами своих приятелей, беспрестанно почти с ними разговаривал: я велю ему говорить японцам, а он заведет с курильцами свой разговор.
Когда мы с ними расстались, то Алексей рассказал, что ему говорили курильцы. По их словам, японцы были в чрезвычайном страхе и смятении при появлении нашего судна. Они думали, что мы тотчас сделаем нападение, и потому немедленно отправили в лес все свои лучшие пожитки, да и сами мы видели, как они вели из крепости в горы вьючных лошадей. Палили они в нашу шлюпку, как уверяли курильцы, действительно от страху, и когда наши гребные суда поехали в рыбацкое селение, то они уверены были, что мы непременно будем там все грабить и жечь. Но коль скоро мы оставили берег, и они, осмотрев свои дома, увидели, что в них все находилось в целости, а за взятое пшено, рыбу и дрова положены были разные недешевые между ними европейские вещи, тогда японцы обрадовались до чрезвычайности и совершенно успокоились.
Я тем более поверил курильцам, что действительно японцы палили в нас от трусости, считая, может быть, что у нас внизу шлюпки лежало много людей. Впрочем, хотя она и мала для сего была, но, как говорится, у страха глаза велики, иначе зачем бы палить им было в горсть людей, прямо к ним ехавших? Они могли нас выпустить на берег и потом поступить, как им угодно. Курилец Алексей также сказывал мне, что японцы чрезвычайно боятся русских и неоднократно ему изъявляли свое удивление, каким образом русские могут так скоро и метко стрелять, как они заметили при нападении на них Хвостова.
10-го числа поутру мы наливали последние наши бочки водой и не успели подойти ближе к крепости, а после ветер не позволил. Между тем японцы выслали лодку, с которой делали знаки, что желают с нами переговорить. Я тотчас поехал к ним, но, подъезжая, увидел, что лодка, оставив на воде кадку, погребла назад. В кадке нашли мы все оставленные нами на берегу вещи и даже те, которые прежде они взяли в поставленной нами кадке. Прибавив к оным 18 пиастров и несколько шелковых ост-индских платков, хотел я ехать на шлюп, но японцы вдруг на берегу начали махать белыми веерами и делать знаки, чтобы я пристал к берегу.
Я приказал гребцам, коих со мною было только четыре человека, положить свое оружие под парусинную покрышку неприметно, но так, чтоб вмиг можно было оное выхватить. Мы пристали к берегу в расстоянии сажень шестидесяти или восьмидесяти от ворот крепости. Я, курилец Алексей и один матрос вышли на берег, а прочим приказано от меня было держать шлюпку на воде, не позволять японцам до нее дотрагиваться и, не спуская глаз с меня, слушать, что я буду приказывать. На берегу встретил меня японский чиновник, называемый оягода[22], и с ним два еще офицера. При них было двое простых японцев и более десяти человек курильцев.
Все японцы, как чиновники, так и рядовые, были в богатом шелковом платье и в латах с ног до головы и имели при себе по сабле и по кинжалу за поясом, а курильцы были без всякого оружия. У меня же была наружу одна сабля, а шести пистолетов, разложенных за пазухою и по карманам, они видеть не могли.
Оягода принял меня очень учтиво и ласково и просил подождать на берегу начальника крепости, который скоро выйдет. Я его тотчас спросил, что бы значило то, что они положили все оставленные нами вещи в кадку и выставили на воду. «С тем чтобы возвратить вам, – сказал он, – ибо мы думали, что вы не хотите более вступать с нами ни в какие переговоры, а до окончания оных мы ничего принять не можем».
Я тотчас вспомнил описание посольства Лаксманова, где упоминается, что японцы до окончания веденных им переговоров никаких подарков принимать не хотели, а после все брали, что он им давал; почему с сей стороны я совершенно успокоился.
Вскоре и начальник появился в полном вооружении в сопровождении двух человек, также вооруженных, из коих один нес предлинное копье, а другой шапку или шлем, похожий на наш венец, при бракосочетаниях употребляемый, с изображением на оном луны. Ничего не может быть смешнее его шествия: потупив глаза в землю и подбоченясь фертом, едва переступал он ногами, держа их одну от другой так далеко, как бы небольшая канавка была между ними. Я ему сделал европейский поклон, на который он мне отвечал поднятием левой руки ко лбу и наклонением головы и всего тела вперед, а потом начался у нас разговор. Я извинялся, что крайняя нужда заставила нас причинить им столь много беспокойства, а он жалел, что по незнанию настоящей цели нашего прихода принуждены они были в нас палить, и спрашивал, зачем при входе нашем в гавань не послали мы от себя шлюпки навстречу к выехавшей из крепости лодке; если бы мы это сделали, то не произошло бы никакого недоумения. Я уверял его, что мы никакой лодки не видали, чему, вероятно, туман был причиною.
