Приехав как-то после дневного спектакля на дачу, я застала там полный мрак и траур… по земле стелился густой, черный дым… на открытой веранде нашего деревянного (!) дома уже догорал костер… На полу лежала кучка пепла, а над нею стояли трое — торжественный Ростропович и зареванные Ольга и Лена.
— Что случилось?!
— Больше эти проклятые джинсы не будут отравлять мне жизнь… я облил их бензином и сжег! Все!
Счастье, что уже шли осенние дожди, иначе стояли бы мы над кучей пепла, оставшегося от нашего дома»[28].
В дополнение к квартире Ростроповичи купили дачу в Жуковке — живописном поселке Подмосковья, где жили высокопоставленные чиновники и их дети, а также бывшие вожди, отправленные на пенсию.
Поселок был отлично благоустроен и тщательно охранялся. Ростропович научился класть кирпичную кладку, искусно выполнял столярные работы, обзавелся машиной, которую освоил с привычной легкостью.
В Жуковке к даче пристроили верхний этаж, потом гараж с квартирой для гостей, из-за границы Ростропович привез мини-трактор и разъезжал на нем по участку, подстригая траву и кустарник.
В Жуковке (как в Николиной горе у Прокофьева) была тишина и покой, можно было сосредоточиться на музыке, не отвлекаясь ни на что.
Вишневская до их знакомства не слышала игры Ростроповича, а он не знал ее как певицу. Женившись, он захотел приобщиться к выступлениям жены в качестве аккомпаниатора. Так он мог использовать свои навыки пианиста и близко познакомиться с процессом исполнения вокального репертуара. Помимо взаимной любви, он хотел музыкального и человеческого содружества, профессиональной общности. Кроме того, порой они расставались на несколько месяцев, гастролируя в разных концах света.
Правительство СССР очень боялось, что деятели культуры и искусства во время гастролей решат остаться за рубежом — там платили другие гонорары, были лучшие условия для творчества. Женам артистов запретили сопровождать мужей. Но если человек по роду своей деятельности подолгу вынужден жить и работать за рубежом, а его жена должна все время находиться дома, это достаточно неприятно. Артисты стали отказываться от гастролей. Тогда Министерство культуры СССР, посоветовавшись с ЦК КПСС, попыталось найти компромисс. Деятелям искусств предлагалось писать заявления примерно такого типа: «В Министерство культуры СССР. Прошу разрешения выехать в зарубежную командировку вместе с женой в связи с плохим состоянием здоровья».
Они всегда были вместе: в жизни и на сцене…
«…Как-то раз в конце 50-х я в ноябре-декабре был на гастролях в Америке. Потом приехал, с семьей встретил Новый год, и Галина Павловна уехала в Америку гастролировать. Значит, мы примерно 3 месяца скучали друг без друга.
Потом я должен был ехать с концертами в Новую Зеландию и Австралию, но мы решили, что у нас не должно быть столь долгих разлук. Я пошел к Фурцевой и сказал: «Екатерина Александровна, я отменяю поездку, потому что никуда не поеду без Галины Павловны».
Тогда у Фурцевой мелькнула гениальная идея, и она сказала: «Я попробую сделать так, чтобы жена поехала с вами. Садитесь и пишите заявление, такие заявления пишет и Рихтер, и Ойстрах: в связи с переутомлением, плохим состоянием здоровья в длительную гастрольную поездку в Новую Зеландию и Австралию, которая мне предстоит, прошу разрешить мне выехать вместе с женой». Я написал заявление, которое она прочла, ахнула и даже села в кресло, буквально в шоке… Я написал: «Прошу разрешить мне выехать в зарубежную командировку с женой, потому что я еду на полтора месяца и абсолютно здоров»[29].
Вишневская рассказывала, что они «стали вместе выступать уже летом 1955 года, как только поженились. У меня был концерт в Тарту, и он сказал, что меня не отпустит, что поедет со мной и будет мне аккомпанировать. Прежде мне аккомпанировал Борис Абрамович. Иногда я ездила на концерты с Александром Дедюхиным.
Слава меня отбил.
Я начала с ним работать. Но концертов у меня тогда было немного. Я в театре была занята.
— Чем же отличалась работа с вами Славы как пианиста?
— Работы не было, я с ним почти не репетировала — в этом главное отличие. Ансамбль достигался на сцене. Происходило так: я готовила концертный репертуар с пианисткой Маргаритой Кондрашовой. А потом начиналась ругань со Славой. За несколько дней до концерта он старался выучить текст наизусть, и мне казалось, что ему все равно, как я пою: ему важно было наизусть аккомпанировать, чтобы ноты не мешали. А потом мы выходили на сцену. Так вот проходили концерты.
— А как вы относились к нему, как аккомпаниатору?
— О чем говорить! Я после него ни с кем не могла выступать. Ни с кем. Учить — это одно, выходить с партнером на эстраду — совершенно другое. Как сказать об этом особом ощущении музыки, о слиянии с партнером-пианистом? Мы просто слышали друг друга. С ним все было естественным, я чувствовала себя совершенно свободной в ощущении фразы, ее подаче. Пока репетировали, могли ссориться — он хотел так, я этак — но на сцене этого уже не было. В чем-то я уступала, в чем-то он — и получалось то, что надо. Работой такого добиться невозможно. Это было наитием. Всегда. Невероятно чуткий, он не то чтобы подчинялся, нет, он сливался с пением. У нас сложилось полное взаимное музыкантское понимание — может быть, оттого, что мы все время были вместе»[30].
Слава Вишневской росла. Она пела ведущие сопрановые партии. Знаменитый дирижер Большого А. Мелик-Пашаев выбирал на свои спектакли только Вишневскую.
Вишневская привела Ростроповича к оперному дирижированию. Некоторые оперы он представлял по-другому, слышал в них то, что другие дирижеры не замечали. Он хотел продирижировать в Большом театре операми «Евгений Онегин» П. И. Чайковского, «Война и мир» С. Прокофьева.
Работа над «Евгением Онегиным» стала общей, Вишневская внесла в нее свое знание театра, вокальное мастерство, обогатив оперные представления Ростроповича.
В 1960-е годы ее поездки в США и ряд других гастролей прошли уже с Ростроповичем как пианистом. Триумф был общим. Гонорары избавляли от бытовых забот и помогали ощутить свободу.
Вишневская благодаря Ростроповичу вошла в круг друзей Д. Шостаковича, стала первым интерпретатором многих его вокальных сочинений, посвященных персонально ей.
Конец сороковых годов и начало пятидесятых были для Шостаковича трудными. Причисление его к формалистам, материальные невзгоды вынудили его написать ряд компромиссных по жанру и стилю произведений, активно работать в песенной и хоровой музыке в угоду идеологии.
