До реставрации Ван Дейка всех художественных критиков и знатоков, любовавшихся «Дозором», поражало необыкновенное освещение картины, это странное смешение ночного сумрака с неизвестно откуда появляющимися световыми бликами. Но когда надпись на колонне восстановила настоящее название ее: «Сбор стрелков отряда Баннинга Кока на площадке в кордегардии перед учением», – то своеобразность колорита оказалась вполне естественной и уместной. Глаза каждого человека, входящего летним днем с залитой ярким солнечным светом улицы в темные сени какого-нибудь здания, в первые минуты получают впечатление полного мрака; затем мало-помалу отдельные предметы начинают выясняться; пробивающиеся кое-где лучи света падают на детали обстановки, придавая всей картине рельефность. Именно в такой гамме тонов написан «Ночной дозор». Очевидно, художник избрал тот момент, когда только что раздался сигнал для сбора; барабанщик даже не успел опустить палочки своего барабана. Стрелки нестройной толпой торопятся к выходу, толкая друг друга. Сцена полна движения. Один из солдат протягивает пику, чтобы хоть сколько-нибудь водворить порядок; другой, прочищая свой самострел, нечаянно выстрелил (на лондонской копии даже виден дымок) и испуганно осматривает свое оружие. На верхних ступенях лестницы знаменщик компании бережно развертывает свое знамя. На первом плане, в самом центре картины, проходит начальник отряда, Франс Баннинг Кок, опираясь правой рукой на булаву – знак своего достоинства. Он на ходу оживленно разговаривает с лейтенантом Виллемом ван Рейтенбергом, который внимательно следит за доводами полковника. Золотистый свет, свойственный только кисти Рембрандта, весь сосредоточен на этих двух фигурах, освещенных так ярко, что от поднятой в пылу разговора руки Баннинга падает почти черная полоса тени на желтый кафтан его собеседника. Поток такого же света объемлет маленькую девочку, которая, вместе с двумя мальчиками, быстро пробирается к лестнице кордегардии. Вся эта детская группа полна юмора и грации; один из шалунов-мальчуганов надел на голову огромный шлем и старается шагать, как взрослый; девочка, скромно, почти бедно одетая, оглянулась на зрителей и плутовски, заразительно весело смеется. Она, очевидно, дитя народа; но лучи «рембрандтовского» солнца, играя на ее белокурых распущенных волосах, на пестрых разводах ее ситцевого платья, придают ей какой-то праздничный, сказочный характер. Впрочем, присутствие этой девочки в коллективном портрете стрелков является совершенной загадкой. Зачем она здесь? Что это за белый петух висит у нее за поясом? Некоторые из комментаторов творений Рембрандта видели в ней олицетворение города Амстердама; но такое предположение – явная натяжка. Вероятно, это просто ребенок, которого послали в кордегардию с призом, взятым предыдущим отрядом; только искусная рука Рембрандта сумела придать этой фигуре столько прелести и грации.
В 1872 году продавался с аукциона замок Ипенштельн, фамильное поместье семьи Баннинга Кока. Среди картин, которыми были увешаны стены древнего замка, нашлись два портрета – полковника Франса и его жены, написанные неумелой рукой неизвестного живописца. Сходство с капитаном рембрандтовского «Дозора» сразу бросается в глаза; но какая огромная разница! Изображенный на фамильном портрете – блондин с самым незначительным, обыкновенным лицом чисто голландского типа, с очень светлой бородкой и усами, вероятно, хороший товарищ и приятный собеседник за бутылкой пива и трубкой табака, но не человек, способный на какой-нибудь подвиг или светлую, смелую мысль. Мужественный атлет амстердамской картины – энергичный и молодой, почти брюнет – напоминает героев борьбы за освобождение. Его темные глаза задумчиво смотрят в пространство, как бы ища разрешения вопроса, касающегося блага родины; движения полны силы, осанка – сознательного достоинства. И на этот раз Рембрандт остался верен себе. Он не погнался слепо за сходством; идеализируя лица изображаемых, он создал типы, пережившие века и более ценные для потомства, чем самые точные портреты.
Согласно условию, каждый из заказчиков должен был заплатить художнику сто гульденов. На табличке, помещенной на подножии одной из колонн здания, мы читаем шестнадцать имен. Итак, Рембрандт за это чудное произведение получил 1600 гульденов – сумму значительную для того времени.
В настоящее время «Выход стрелков отряда Баннинга Кока» находится в Амстердамском музее. Картина пожертвована ему покойным королем Вильгельмом, который купил ее с этой целью за 32 тысячи талеров.
Летом 1642 года картина, доставившая своему творцу столько минут эстетического удовлетворения и стоившая ему стольких трудов и борьбы, была окончена и унесена из мастерской. С ней как будто ушло и семейное счастье художника. Над ним разразилась катастрофа, которую он мог бы предвидеть, если бы не был так увлечен работой. Саския давно хворала. Пока было возможно, она скрывала свои страдания, чтобы не беспокоить мужа и не отрывать его от любимого дела. 5 июня Саския окончательно слегла, а через две недели Рембрандт проводил тело своей неизменной подруги на кладбище Удэ-Керк.
Вдовство. – Неурядица в хозяйстве. – Старая экономка Гертье Диркс. – Два портрета. – Пейзажи. – Бытовые гравюры. – Гравюра «В сто гульденов». – Хендрикье Стоффельс. – Рембрандт отказывает Диркс от дома. – Начало разорения и его причины. – Новые долги. – Передача дома Титусу. – Процесс опекунов с кредиторами. – Аукцион имущества. – Переезд на новую квартиру в «Императорской Короне»
Один, с тяжелым сердцем вернулся с кладбища Рембрандт в свой опустевший дом, где ожидал его маленький сирота-сын. Все счастье, как солнечный свет озарявшее и согревавшее в продолжение восьми лет его трудовую жизнь, исчезло вместе с любимой женщиной. Мрачным и неприветливым показалось художнику уютное, изящное жилище, купленное им для нее и устроенное с такой любовью и заботой. Материальное положение его не изменилось. За несколько дней до смерти, уже лежа в постели, Саския составила духовное завещание, по которому предоставляла мужу все свое состояние (по подлинной записи – 40750 флоринов) в пожизненное пользование. Только в случае вторичной женитьбы половина ее имущества должна была перейти к сыну, Титусу. Даже готовясь перейти в мир иной, преданная жена заботилась о том, чтобы оградить своего гениального друга от нужды и денежных трудностей.
Убитому горем художнику не пришлось испытать неприятных хлопот и формальностей, с которыми всегда связано получение наследства. Он пользовался таким уважением и доверием в Амстердаме, что городской совет даже не потребовал у него, как это всегда делал, подробного инвентаря денег и вещей, оставшихся после его жены.
