отдела рукописей. Таким «счастливчиком» мог оказаться исследователь. Чаще же это бывал юный диссертант, не знавший, с чего бы начать изучение популярного писателя, и начинавший прямо с загадочных для него черновиков, хотя начинать лучше было бы с уже опубликованных текстов. И уверенной походкой входили в читальный зал очень далекие от литературы, но имевшие загадочные права «энтузиасты». В их числе уже названный господин Г. и его коллега, которого (пользуясь тем же принципом выбора инициала) назовем так: господин Б. В чужих и равнодушных руках беззащитные тетради ветшали, разваливались, теряли свое лицо…
Только в 1987 году, через семнадцать лет после смерти Е. С. Булгаковой, мне, исследователю и текстологу, стали выдавать рукописи романа — в связи с подготовкой «Мастера и Маргариты» к новому, серьезному переизданию. Не могу сказать, что теперь все стало просто. И выдавали не в той последовательности, в какой было необходимо, и нельзя было получить несколько «единиц хранения» сразу, чтобы сравнить особенности текста, характер тетради, бумаги, чернил, и был запрет на фотокопии, с которыми можно было бы продолжить работу дома, и, конечно же, глухое, правда, теперь любезное сопротивление все тех же сотрудников отдела рукописей («Извините… забыли выполнить ваш заказ… приходите завтра… или лучше через неделю… через месяц…» И снова: «Извините… завтра…»). И все-таки, все-таки…
Деление рукописей романа на редакции, если этого не сделал автор, — процесс сложный и очень ответственный. Не исключено, что в будущем возникнут уточнения. И тем не менее в общих чертах этапы работы Булгакова над романом «Мастер и Маргарита» теперь просматриваются весьма четко.
Но если редакций романа не восемь, то сколько же?
Попробуем посчитать.
Роман был начат в 1928 или 1929 году. Колебания в дате принадлежат Булгакову: в разные годы он датировал начало работы над романом по-разному. В 1931-м: 1929–1931; в 1937-м: 1928–1937; в 1938-м: 1929–1938.
Е. С. Булгакова, со свойственной ей решительностью закрывая вопрос, сказала мне так: в 1928 году роман был задуман и «были сделаны лишь небольшие записи», в 1929-м роман начат («первая „древняя“ глава была написана в 1929 году») [6]. Полагаю, Е. С. руководствовалась интуицией, а не информацией, но, вероятно, была права.
1928–1929 годы в России. Зарублен нэп, с закладкой которого у Булгакова было связано столько надежд. Начата индустриализация. Пятилетки. Коллективизация. Грубый ор и крикливые нападки, царившие в литературе и искусстве в 20-е годы, сменяются холодным диктатом и ссылкой на единственный авторитет. Россия вступает в одну из самых фантасмагорических, самых трагических своих эпох. Год 1929-й Сталин победно назовет «годом великого перелома». Под этим названием, с течением времени обретшим горький смысл, год войдет в историю России.
Революция захлебнулась и закончилась. Идет новый катастрофический слом истории, и писатели, самый тонкий сейсмический инструмент, начинают поодиночке отзываться на эти еще не осознанные обществом тектонические сдвиги. Михаил Булгаков — сменой темы.
Замысел «Белой гвардии» остается незавершенным: роман так и не станет первым романом трилогии. Останутся спектаклем о гражданской войне «Дни Турбиных» во МХАТе. Законченный в 1928 году «Бег» при дальнейших переработках все более будет освобождаться от реалий гражданской войны, превращаясь в «сны» о родине и чужбине, о преступлении и расплате за преступление… Булгаков не будет более обращаться к теме гражданской войны. (Если не считать либретто «Черное море» — в 1937 году, для несостоявшейся оперы в Большом театре; но либретто в конце 30-х годов — для него служба, хлеб насущный.)
Начинает складываться сатирическая феерия «романа о дьяволе»: автор «Дьяволиады» и «Собачьего сердца», «Багрового острова» и «Зойкиной квартиры» — в расцвете своего сатирического мастерства. И сразу же — по-видимому, при самом зарождении замысла — возникает это парадоксальное и непредсказуемое скрещение двух тем — «романа о дьяволе» и евангельской легенды об Иисусе и Пилате.
В первой редакции романа нет Маргариты. Может быть, еще нет мастера. Но рассказ о Иешуа и Пилате сразу же врезан в сцену встречи на Патриарших.
Обе темы восходят к детству писателя.
Булгакову было лет двенадцать, когда, таинственно блестя глазами, он сказал сестре Наде: «Ты думаешь, я сегодня ночью спал? Я был на приеме у сатаны!..» [7]
И отец… Примерно в 1928 году П. С. Попов записал слова Булгакова: «Если мать мне служила стимулом для создания романа „Белая гвардия“, то по моим замыслам образ отца должен быть отправным пунктом для другого замышляемого мною произведения». «Другое» замышляемое Булгаковым произведение — этот самый роман, которому предстояло стать сначала «романом о дьяволе», а потом романом «Мастер и Маргарита».
Кто знает, о чем говорил в последние месяцы своей жизни Афанасий Иванович Булгаков, историк и богослов, человек мыслящий и молчаливый, глядя в прозрачно-светлые глаза своего пятнадцатилетнего старшего сына? Может быть, в этих беседах были очень важные для него мысли о Христе? А может быть, еще более важные размышления о предательстве, о трусости, о Пилате? Ибо если говорил, то именно с сыном, старшим. Девочки были моложе брата, а в этом возрасте моложе на год, два, три — много. И потом они были девочки… Надежда Афанасьевна в своих мемуарах об отчем доме и детстве пишет: «Когда отец умер, мне было 13 лет. Мне казалось, что мы, дети, плохо его знали… И тем не менее вот теперь, оглядываясь на прошлое, я должна сказать: только сейчас я поняла, что такое был наш отец». Думаю, ее старший брат знал и помнил отца лучше…
Замысел «романа о дьяволе», по крайней мере одной своей стороной, был связан с уникальным явлением 20-х годов: крушением в России религии — религии как целого пласта культурной, духовной, нравственной жизни, и, как следствие этого, с закрытием и запустением церквей, с огромной популярностью журнала «Безбожник».
Обостренное отношение Булгакова к этому явлению отразилось в дневниковых его записях начала 20-х годов — отрывочных, чудом сохранившихся [8]. Оказывается, в январе 1925 года он специально ходил в редакцию «Безбожника», чтобы приобрести комплекты журнала за 1923–1924 годы: «Сегодня специально ходил в редакцию „Безбожника“. Она помещается в Столешн. пер., вернее, в Козмодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М. С., и он очаровал меня с первых же шагов.
— Что, вам стекла не бьют? — спросил он у первой же барышни, сидящей за столом.
— То есть как это? (растерянно). — Нет, не бьют (зловеще).
— Жаль.
Хотел поцеловать его в его еврейский нос».
(Поскольку комментаторы первой публикации Дневника — в журнале «Театр», 1990, № 2 — не смогли расшифровать инициалы М. С. и я не уверена, что расшифровали в дальнейшем, — поясню:
