Между тем подходил срок 10 апреля, поставленный большевиками для принятия их предложений. Буллит eжедневно (иногда по нескольку раз в день, как потом рассказывал он сенатскому Комитету) напоминал об этом Хаусу. Шестого апреля президентский врач адмирал Грейсон безуспешно пытался получить от Вильсона ответ на русские предложения. В тот же день Буллит послал в Москву просьбу подождать с ответом Антанты лишние десять дней, до 20 апреля, и в тот же день он послал Вильсону личное письмо. Написанное сухо и резко, оно противопоставляло президента-прогрессиста тому, что Буллит называет здесь Европейской революцией. «Вы находитесь лицом к лицу с Европейской революцией… В течение прошедшего года народы Европы искали наилучшие пути к наибольшему благу для всех. Не найдя руководства в Париже, они обращаются к Москве. Игнорировать это стремление народов к лучшей жизни и называть его "большевизмом" значит не понимать его так же глубоко, как лорд Норт[1] не понимал Американскую революцию. Народы обращаются к Москве, но их мотивы далеки от теоретического коммунизма… И Вы знаете так же хорошо, как это знаю я, что любая попытка встретить Европейскую революцию голодом и расстрелами приведет только к самозащите Революции, к террору и разбою… Бороться с Революцией силой значит распространить голод, хаос и кровавую классовую войну на всю Европу… Мы все еще можем направить эту Революцию в мирное и конструктивное русло. Вся [Европейская] революция ищет в Советском правительстве России образец и лидерство. Если перевести Русскую революцию на мирные рельсы созидательной работы, вся Европа двинется за ней». Буллит просил Вильсона о срочной встрече, обещая за пятнадцать минут объяснить, что «вопрос о Европейской революции» являлся самым важных из всех вопросов, стоявших тогда перед Вильсоном.
Ответа он, увы, не получил.
Буллит не знал, что именно в этот день, шестого апреля, больной Вильсон решил дать последнее сражение своим партнерам по переговорам, Клемансо и Ллойд Джорджу, которые упрямо навязывали несправедливый мир Германии. Седьмого апреля Вильсону полегчало и он решил идти на резкие шаги вплоть до отказа от переговоров. Для начала он распорядился остановить перечисление союзникам американских кредитов (оказалось, впрочем, что они были уже перечислены на полгода вперед). Придавая своим намерениям публичный характер, он вызвал президентский пароход «Джордж Вашингтон», чтобы вернуться в Америку. «Он блефует?» – спросил Клемансо у адмирала Грейсона. «У Вильсона нет органа, нужного для блефа», – ответил его личный врач. Но через несколько дней президент сдал все свои позиции; его настроение еще раз изменилось, и он разом принял требования союзников, которым месяцами сопротивлялся. Для сенсационных, менявших повестку дня итогов миссии Буллита у него не нашлось ни времени, ни сил.
Вероятно, первое признание в провале своей миссии Буллит сделал в письме ее участнику, капитану Петтиту, отправленном 18 апреля. С горькой иронией он писал о том, как Вильсон, в очередной раз сославшись на свое «одноколейное мышление», отказался обсуждать русский проект, а Ллойд Джордж хоть и был заинтересован проектом мира в России, но испугался консервативной прессы накануне парламентских выборов. «Все в Париже, кроме французов, знают, что нам надо заключить мир с Советским правительством, но пожилые джентльмены, которые тут руководят делами, не имеют ни храбрости, ни прямоты, чтобы добиться мира самым прямым путем». В общем, Буллит признавался своему сотруднику, что «стыдится» результатов миссии [38].
У Вильсона был довольно сложный взгляд на большевизм: если Клемансо просто сравнивал его с инфекцией, чреватой эпидемиями и мором, то Вильсон объяснял его как неверный ответ на давно и справедливо поставленные вопросы о социальном неравенстве, закрытости элит, конфликте между трудом и капиталом – те же вопросы, которые привели к власти его, Вильсона, с его «прогрессистской» повесткой дня: «В США труд и капитал тоже не являются друзьями. Но они и не враги – в том смысле, что они не прибегают к физической силе для того, чтобы разрешить свои противоречия. Однако они не доверяют друг другу… Весь мир был озабочен этими проблемами задолго до того, как большевики пришли к власти. Семена нуждаются в почве, и семя большевизма нашло почву, которая была давно приготовлена» [39].
Оставаясь «лидером идеалистов всего мира», Вильсон желал теперь поражения красных, которые, считал он, давали ошибочные ответы на верные вопросы. Угроза большевизма в Европе, которая реализуется, если переговоры в Париже затянутся, стала «последним оправданием», которым Вильсон утешал себя после своей капитуляции на этих переговорах. Он рисовал страшные картины того, что случится, если он прервет переговоры вместо того, чтобы согласиться на мир, который его не устраивал: «французская армия будет маршировать через Германию, уничтожая химическим оружием целые города и убивая женщин и детей. Она займет всю Европу, а потом будет поглощена коммунистической революцией» [40].
Срок рассмотрения так и не обнародованных предложений Ленина истек 10 апреля. Союзники торопились; они понимали, что судьба переговоров зависела в тот момент от физического выживания Вильсона. Уже 14 апреля многостраничный текст Версальского мира, признававший вину Германии за войну и налагавший на нее разнообразные аннексии и контрибуции, согласован десятью союзными державами и передан германской стороне. Ta была шокирована: перемирие заключено на основе «Четырнадцати пунктов» Вильсона, из которых теперь почти ни один не соблюдался. Германия возобновила военные действия, но когда французские войска начали новое наступление, подписала договор. В отношении России союзники оставили все как есть: бессмысленную интервенцию в трех портах, хаотические попытки помощи отдельным участникам Гражданской войны, голод и террор на огромных пространствах Европы и Азии. На время внимание мировой прессы обратилось к норвежскому полярнику Фритьофу Нансену, призывавшего все стороны российского конфликта к миру и предлагавшего продовольственную помощь. За этим последовала и действительная помощь, которую координировал необычно умелый администратор, будущий президент Герберт Гувер.
В эти же дни Ллойд Джордж представлял итоги переговоров британскому парламенту; получив вопрос о ходе переговоров с Россией, он отрицал, что был осведомлен о миссии Буллита. Позднее в показаниях сенатскому Комитету Буллит говорил об этом отречении Ллойд Джорджа как о «самом чудовищном случае публичной лжи». Здесь, возможно, коренится нелюбовь Буллита к Британской империи и его недоверие к англичанам.
