Поскольку вполне можно было допустить, что эти пламенные стихи посвящены одной или нескольким женщинам, некоторые решили, что вдохновительницами их были проститутки, в обществе которых автор пытался найти утешение. Очевидно, что такая ложная трактовка приводит к полной бессмыслице.
Остальные стихи в сборнике — лишь упражнения начинающего поэта. Многое, если верить тому, что сам автор написал в «Современных людях», было написано еще в старших классах школы. В зрелом возрасте он правильно оценил эти стихи: «Это Бодлер и Леконт де Лиль, переписанные на мой манер»[91]. Бравурные «Лукреция Борджиа» и «Смерть Филиппа II» показывают, что эпос автору не дается. Строки Гюго о Филиппе II в «Розе инфанты» из сборника «Легенда веков» написаны совсем иначе.
Сборник имел успех, хотя и не такой оглушительный, как «Ковчег» Коппе или «Химеры» Мера. Осуждая Верлена, критика указывала на влияние Бодлера. Похвалы Виктора Гюго («Вы видите далеко, а мыслите вдохновенно»), Теодора де Банвиля, милого со всеми, не имели большого значения, так как это были дружеские поздравления. Что касается Леконта де Лиля, он одобрил своего молодого ученика. «Ваши стихи, — пишет мэтр 5 ноября 1866 года, — это стихи настоящего поэта, искусного художника и будущего мастера выразительности». Сент-Бев насмешливо заметил, что, хотя идеал автора — мрамор, но стихи «не совсем из мрамора». Другие в большей или меньшей степени хвалили оригинальность, изящество, экстравагантность. Но самая искренняя и лестная оценка пришла от Стефана Малларме (с октября преподавателя английского языка в лицее Безансона): «В настоящее время я осмелюсь лишь зачитать вам все „Сатурновские стихи“, которые знаю наизусть. Я предпочел бы и дальше — настолько вы меня потрясли — пребывать в состоянии наслаждения от ваших стихов, нежели объяснять, каковы они».
Уколы со стороны клана Доде были бесконечны. Шарль Батайль в «Мушкетере» от 27 ноября насмехается над парнасцами. Они рифмуют лишь пять букв, строго их подсчитывая, а ребячествам их при этом нет счета. Жюль Жанен заявляет, что Верлен «копирует Ронсара и Бодлера и терзает наш ум»[92].
Дружить в то время было рискованно: Эжена Вермерша, редактора «Аннетона», чуть не вызвали на дуэль, когда он выступил против недоброжелательной критики.
Одним словом, хоть «Сатурновские стихотворения» продавались плохо, они поставили автора во главу Парнаса. Верлен стал знаменит. Карикатурист Пеарон мрачно изобразил его клоуном в «черном цирке», стоящим на хребте лошадиного скелета, с вымпелом с надписью «Оглушительный успех! Сатурновские стихи Поля Верлена!» над головой. Другой, более знаменитый художник, Гюстав Курбе, написал тогда же его портрет: черты лица все те же, но общий облик не безобразный, а наоборот, привлекательный. Выражение лица немного грустное, как у романтика. Глаза запавшие, вокруг них морщины. Прямые волосы лежат ровно. Красиво одет[93].
В Леклюзе Элиза Дюжарден и не думала идти на поправку. Чтобы облегчить ее страдания, ото дня ко дню все более тяжкие, врач давал ей морфий в таблетках, что было вредно для ее сердца. 16 февраля, после обеда, муж попросил ее спеть. Она потеряла сознание, не успев спеть и ноты. Телеграфировали г-же Верлен, которая тут же приехала из Парижа, оставив Поля в тревоге и неизвестности. Через несколько дней его срочно вызвали в Леклюз. Верлен успел только заскочить на работу взять отпуск, затем вернулся домой, собрал вещи и помчался на Северный вокзал. На первом же поезде он добрался к семи часам утра до Витри-ан-Артуа, что находится между Аррасом и Дуэ. Оставалось пройти восемь километров пешком. Было темно, ветрено, шел дождь, тяжелые тучи ползли над землей. Когда перед глазами насквозь промокшего Поля появился Леклюз в серой дымке рассвета, раздался погребальный звон колокола. «Едва живой, я зашел в придорожный кабак.
— А! Вот и вы, г-н Верлен.
— Как себя чувствует г-жа Дюжарден?
— Ее сегодня хоронят»[94].
Вся семья собралась в гостиной, нужно было окропить гроб святой водой. Работницы сахарного завода пели псалмы, их голоса сливались с приглушенными рыданиями родных покойной. Ждали священника и певчих. Поскольку Поль не успел переодеться, он присоединился к траурной процессии «весь вымокший и грязный, как собака». Восемь пожилых женщин в длинных черных плащах с капюшонами опустили в землю гроб с телом его возлюбленной Элизы. Деревня словно оцепенела. Дождь лил как из ведра.
Позже поэту часто будет сниться похоронная процессия, в которой, среди прочих, шагает он сам, и с ним рядом его отец. Дорога идет в гору, он спешит. «Я, должно быть, остановился купить венок или цветы, так как уже не вижу гроб, процессия, вероятно, перевалила через холм и свернула в узкий переулок»[95]. Описанная местность — точь-в-точь Леклюз. Смерть кузины стала для Верлена тяжелым ударом. Через много лет другая смерть[96] заставит его вспомнить о прежних чувствах:
И вот ты спишь в земле, благословив меня,
Но нить оборвана, не жить мне без тебя[97].
И вот он, подавленный, в трактире «Восторг»: «И я снова вижу себя в том же кабаке, помолодевшим на каких-то несколько месяцев, сидящим за тем же столом, где сижу и сейчас. Как и сегодня, пью из большой кружки темное пиво, обагренное заходящим солнцем.
Я думаю о Подруге, о Сестре, которая каждый вечер, когда я возвращался домой, бранила меня за опоздание. Одним зимним утром ее забрали люди, одетые в белые и черные одежды. Они пели латинские слова, полные ужаса и надежды»[98].
Верлен ничего не ест, пьет только пиво, которое постепенно спутывает мысли, превращая их в туман, темный, как кладбищенский сумрак.
В Париже он находит новый способ забыться: абсент, «зеленая фея», которая возжигает его ум и уводит в мир, где нет смерти и где он — Хозяин. Мать понимает и не ругает его. Как-то утром она находит сына в постели, одетого, в шляпе и с тростью в руке! Они оба вдоволь посмеялись.
Убитому горем, ему оставалось только дать заговорить своему сердцу. 20 Мая 1867 года «Газетт риме» публикует длинное стихотворение, первоначальный заголовок которого — «Поэты» — Верлен впоследствии сочтет примитивным и заменит на «Побежденные». Иные, не столь внимательные к хронологии умы восприняли это как намек на поражение 1870 года![99] Речь между тем шла о его личном поражении. Первая же строка задает тон стихотворению:
Так! Идеал погиб, а жизнь триумфы правит…[100]
Мир устроен так, что в нем не стоит пытаться чего-либо достичь и нельзя ни на что надеяться.
