Раз уж пришлось рассказывать о субъекте с аномалиями в организме, расскажу ещё об одном, не менее аномальном человеке-альбиносе, да, да альбиносе Тенишеве. Этот парень призвался на службу из Красноярска. Был специалистом по моторам катеров, плавающих по великой сибирской реке Енисею, вечному жениху красавицы Ангары, сбежавшей к нему от отца Байкала.
Тенишев был по-медвежьи крепким, сбитым, как говорят на Руси, парнем У него была большая голова и редкие, но здоровые зубы и большой рот. Говорил он скрипучим басом, был необыкновенно упрям, и я бы сказал, даже зол. Ни с кем не дружил, на любой вопрос отвечал с раздражением и только на вопрос о катерных моторах мог отвечать долго и взахлёб со многими техническими подробностями. Мне это было интересно, и я, наверное, единственный пользовался его расположением. А улыбки на его лице никогда не было. Только один раз я увидел его смеющимся когда один из сержантов, поскользнувшись, грохнулся на землю и больно ударился.
Такой вот был тип. Думаю, что в таком характере была повинна его внешность. Над ним, наверное, всегда издевались, как издеваются птицы над белой вороной или воробьём. Те погибают. А Тенишев выжил, но был очень колючим..
У него были белые волосы, брови, ресницы. Тело было без единого пятнышка и кожа просвечивалась так, что по нём можно было изучать кровеносную систему. Нечто подобное я видел во Франкфуртском музее.
Макет человека из стекла, у которого при определенном включении, видны все органы, в том числе и кровеносная система.
Но самым неприятным в облике Тенишева были глаза. Радужная оболочка отсутствовала, и они при его прямом взгляде были красными, как у белого кролика-альбиноса, или как на цветных фотографиях, сделанных со вспышкой без Rotauge (красные глаза) эффекте. В них было жутко и неприятно смотреть Он это знал и старался никому не смотреть прямо в глаза. Вдобавок ко всему ему дали кличку ЦЫГАН.
Вначале он обижался, а потом махнув рукой, откликался на неё.
Цыган был трудным солдатом, дерзил сержантам, те невзлюбили его и за любую малую провинность наказывали его нарядом вне очереди. Но свободного времени у нас было мало из-за интенсивных занятий.
Тенишеву приходилось отрабатывать наряды в ночное время. Тогда, хотя и ослабили жестокость наказаний, но не было отдельного указания, что нельзя их проводить за счёт сна. А вся наша территория ежедневно засыпалась снегом, который мы убирали днём, а Тенишев и ночью по два-три часа. Сержанты хотели его сломать, но он всё более ожесточался. Я такой нагрузки не выдержал бы. Для меня сон очень важный компонент жизнедеятельности. Мне много приходилось в жизни недосыпать. Но то было по собственной воле. А здесь человек по своему упрямству пытал себя бессонницей. Говорят, человек-кремень. А всегда ли это хорошо? Не знаю.
Мы думали, что его упрямство и озлобление могут привести его в дисбат или на разгрузку цемента, потому что видели, как у него двигаются желваки и вздувается от злобы грудь в момент получения наказания. Он был как тротиловая шашка с зажжённым бикфордовым шнуром, который почему-то гас, дойдя до взрывателя. И если бы он ударил своих мучителей, которые в сущности были неплохими ребятами, то как минимум его ожидала разгрузка цемента. Тенишев выдержал, и нашему взводу весной присвоили звание младших сержантов и всех кроме меня и ещё одного парня по фамилии Модоров, отправили командирами взводов в строительные части. И я не завидовал тем ребятам, которые попали в подчинение Тенишева. Всю свою злость он конечно вымещал на них. Никогда больше я людей-альбиносов не встречал.
Но до выпуска было ещё далеко и служба продолжалась.
Приближался Новый 1959 год. 31 декабря меня и ещё нескольких ребят из нашего взвода вызвали в штаб к замполиту, капитану Садовничему. Он обратился к нам с речью. В его голосе звучала сталь:
– Учитывая важность надвигающегося момента, наступление Нового 1959 года, я, заместитель командира воинской части, беру на себя ответственность за проведение этого праздника без происшествий и по поручению командира приказываю: курсанту Отян принять дежурство по кухне, смотреть за поварами, чтобы они во время и вкусно приготовили пищу, за заведующим складом чтобы он выдал все положенные продукты, и самое главное чтобы завтра никто из солдат не обнаружил в своей тарелке портянку, чем был бы омрачён праздник.
Подобным образом он проинструктировал дежурного по КПП (… чтобы ни один вражеский элемент не проник на территорию части) и других ребят. В нашей части не было боевого оружия. Было несколько десятков старых винтовок со спиленными бойками и просверленными патронниками и несколько автоматов Калашникова без патронов. В обычные дни у нас не было часовых, а сегодня:
– Устанавливаю три поста. Один будет охранять штаб, а два по периметру. Начальнику караула строго выполнять Устав караульной службы. Для нарушителей первый выстрел в воздух, второй по нарушителю.
– То-о-оварищ капитан??? Так наши винтовки не стреляют.
– Тем более. Нарушитель этого не знает. И не задавайте глупых вопросов, а то смещу вас в часовые, а начальником караула назначу другого.Больше вопросов не задавалось, и такой же инструктаж продолжался ещё с полчаса.
Не смейтесь надо мной и над замполитом. Я прекрасно понимал условность инструктажа, но то ли я был слишком впечатлителен, то ли он обладал чувством внушения, но я не спал всю ночь, следил за порядком и поварами, и портянка не давала мне покоя. Повар Зураб, красавец-грузин, солдат второго года службы, говорил мне:
– Слюшай, кацо, иды спат. В шест утра придошь, снымышь пробу с вкуснай пыщи. А прыдурка замполыта нэ слюшай. Я портянкы в катёл нэ брасаю.
Я сказал, что ему верю, но боюсь, что меня проверят. Утром снял пробу с завтрака, потом прибежал замполит и сказал, чтобы я дождался пока солдаты примут пищу и только потом пойду отдыхать.
Естественно всё прошло хорошо, благодаря моей бдительности, но позже, уже будучи сержантом, я много раз дежурил на кухне символически. Зураб и другие повара прекрасно знали своё дело, а я, пока они готовили, спал в казарме, а утром бежал снимать пробу.
У нас в части была ещё одна колоритная личность – доктор Блуд.
Доктором он не был. Участник войны, фельдшер, дослужился до капитана и был чудаковатым мужичком. Все обыкновенные болезни солдат, при их обращении, он лечил хиной. Это горькое, противное лекарство жёлтого цвета, от которого кожа тоже желтеет. После приёма этого лекарства никто больше не обращался к нему за помощью.
Как тут не вспомнить врача из "Швейка": все болезни солдат тот лечил двухведёрной клизмой.
