— Такого огня еще не бывало!..
А с КП ПВО предупредили: приближаются большие группы немецких самолетов, общее число — до двухсот.
Уже накануне воздушные налеты усилились по сравнению с предшествовавшими днями: за сутки над городом появлялось до ста самолетов. Теперь шло сразу вдвое больше.
Позвонил начальник штаба СОР капитан 1 ранга А. Г. Васильев. На флагманском командном пункте считали возможной высадку парашютного десанта и требовали немедленно принимать предусмотренные на такой случай меры.
Десант не десант (предположение о нем быстро отпало), но на непосредственную подготовку общей атаки действия противника были похожи. Тем более что интенсивнее всего обстреливались четвертый и третий секторы и их стык — наиболее вероятное направление главного удара.
Но за сильнейшим огневым налетом, длившимся тридцать минут, атак не последовало. Только на отдельных участках небольшие группы немецкой пехоты предприняли разведку боем. Артподготовка, оказывается, была еще предварительной…
Из более подробных донесений, поступивших вслед за краткими первыми, явствовало: артиллерия била прежде всего по командным и наблюдательным пунктам соединений и частей, по нашим батареям. Вернее сказать-по тем пристрелянным противником местам, где они находились еще несколько дней назад. Вовремя перенесли мы почти все КП и НП и передвинули полевые батареи на запасные позиции!
А фашистские самолеты бомбили — не только утром, но и в течение всего дня — и боевые порядки войск, и город.
Наши истребители и зенитчики сражались самоотверженно, сбили четырнадцать бомбардировщиков. Но рассеять, отогнать всю навалившуюся воздушную армаду они, конечно, не могли. И если рубежи обороны пострадали от бомбежки мало, а потери в людях на переднем крае исчислялись единицами, то в городе разрушения были значительными.
По подсчетам наблюдателей МПВО — скорее неполным, чем преувеличенным, — на жилые кварталы и порт упало 2 июня свыше трех тысяч фугасных бомб. Зажигательные никто не считал. Я несколько раз выходил из штольни на пригорок, откуда еще недавно открывалась величественная панорама Севастополя, и смотрел на него, стиснув зубы от боли и злости.
Город горел. Не отдельные здания или кварталы, а весь город… Так, во всяком случае, выглядело это со стороны. В безветрии июньского дня, заслоняя все, вздымались к небу зловещие клубы густого дыма. Бомбы перебили в разных местах водопровод, и пожары стало нечем тушить. Команды МПВО едва справлялись с расчисткой завалов на важнейших транспортных магистралях.
Но в первую очередь из городского комитета обороны сообщали о другом. О том, что спецкомбинаты в штольнях продолжают работать на полный ход и отправят, как обычно, продукцию фронту, а СевГРЭС бесперебойно дает энергию. О том, что боевые дружины севастопольцев готовы выполнять приказы армейского командования и, если потребуется, влиться в войска.
На следующий день все повторилось: и очень сильные огневые налеты артиллерии по фронту обороны, за которыми не следовало, однако, атак пехоты и танков, и яростная, теперь уже почти круглосуточная бомбежка наших рубежей и города.
Продолжалось это и 4 июня, и 5-го, и 6-го…
Мы не знали, что по плану операции "Штёрфанг" ("Лов осетра" — так закодировало гитлеровское командование июньское наступление на Севастополь) на артиллерийскую подготовку отведено пять дней, а на авиационную, которая началась, постепенно усиливаясь, еще 20 мая, больше двух недель. Ясно было одно: после провала прошлых наступлений противник стремится обеспечить себе успех небывалой еще обработкой огнем всего нашего плацдарма.
Потом Манштейн счел нужным отметить в своих мемуарах, что в июне 1942 года под Севастополем было достигнуто такое массирование артиллерии, какое не достигалось немцами больше нигде за всю вторую мировую войну. Верно ли это, судить не берусь. Но два немецких корпуса и румынский, стоявшие перед 36-километровым фронтом нашей обороны, имели (пользуясь данными из штабных документов противника, ставших доступными в свое время) 181 артиллерийскую батарею — более 1300 орудий. А сверх того еще три дивизиона самоходок и несколько сот крупнокалиберных минометов. Причем недостатка в снарядах и минах Манштейн явно не испытывал.
Половину стянутых к Севастополю батарей — 93 из 181- составляли тяжелые. Были и сверхтяжелые, осадные. До июня мы знали о гаубицах и мортирах калибра 305, 350, 420 миллиметров, уже обнаруживших себя. Но теперь враг ввел в действие и более крупный калибр.
Случайно мне довелось самому это наблюдать. Выйдя под вечер наверх и не успев еще осмотреться, я услышал, как в стороне пролетело что-то непонятное: размеренный клокочущий звук походил скорее на скрежет трамвайного вагона, чем на полет тяжелого снаряда.
Лишь когда звук повторился, я понял — это снаряд, но необычайно большой. Показалось даже, что на мгновение я его увидел. Упал он далеко. Разрыв его слился с гулом других.
Я быстро вернулся в штольню. Оперативный дежурный; доложил: как сообщили с КП генерала Моргунова, 30-я береговая батарея обстреливается громадными снарядами, до сих пор не применявшимися противником; прямым попаданием поврежден верх орудийной башни.
Вскоре мы узнали, что один из упавших, снарядов не разорвался. "Длина два метра сорок, калибр шестьсот пятнадцать миллиметров…" — передали с батареи. Цифры выглядели фантастическими. О двадцатичетырехдюймовых орудиях никто из нас еще не слышал. Майор Харлашкин вызвался съездить на Тридцатую, чтобы сфотографировать и еще раз обмерить снаряд. Через час он доложил по телефону: "Все точно, калибр шестьсот пятнадцать".
Когда мы послали донесение об этом в Москву и в штаб фронта, помню, радиограмму требовали повторить: вероятно, указанная в ней цифра вызывала сомнения.
Наши артиллеристы определили, что 615-миллиметровыми снарядами стреляет мортира (как стало известно впоследствии- экспериментальная, именовавшаяся "Карл"), По-видимому, немцы имели в Крыму всего два таких орудия и, возможно, доставили их под Севастополь для испытания в боевой обстановке, а также ради психологического эффекта, которому придавали большое значение.
Мортиры открывали огонь нечасто: очевидно, их стволы могли выдержать весьма ограниченное количество выстрелов. Начальная скорость снаряда была невелика, потому и удавалось иногда разглядеть его в полете. Довольно много снарядов не взрывалось. После войны мне рассказывали, как в Севастополе разоружали 615-миллиметровый снаряд, пролежавший в земле до 50-х годов.
Засечь позиции сверхмощных орудий оказалось не просто (мортиры способны бить, например, из-за отвесной скалы), быстро выяснить, где они стоят, не удалось. А через день-два обстановка была уже такая, что сделать это стало еще сложнее. Да и не имело большого практического значения: пара запрятанных где-то мортир не играла существенной роли в развернувшихся событиях.
