За такой правильный образ можно было пожать ему руку.
Но в этом стихе меня больше трогали другие две строчки:
И веет силой необузданной
от возбужденных продавщиц.
Возбуждение женщин появлялось явно не из-за арбузов и всегда передавалось мне.
Иногда оказывалось, что вытащенный арбузный клин был несладким с белыми косточками, ты возвращал его и просил другой арбуз и тебе давался ещё один шанс, которого как правило, хватало.
Но годы шли, и к семидесятым сельское хозяйство Советского Союза, а вместе с ним и арбузное, продолжало стремительно загнивать. Большинство арбузов оказывалось неспелыми и несладкими. Ленинградское правительство отреагировало на жалобы трудящихся не закупкой сладких арбузов за любой границей, а распоряжением – прекратить продажу арбузов на вырез. Очередь стала двигаться быстрее, несмотря на то, что народ принялся постукивать по арбузам, сжимать их, рассматривать расцветку и всё равно оказываться у себя на кухне с располовиненным арбузом, есть который скучно, ибо он был либо по рождению, либо по торопливости срывания его с грядки – несладким. Народ стал жаловаться, писать и ходить по инстанциям и в результате было издано постановление, что покупатель может вернуть неспелый или плохой арбуз в день его покупки. Постановление это было опубликовано мелким шрифтом в самом дальнем углу последней страницы Ленинградской Правды. Но я это сообщение вырезал, ибо там указывался номер постановления и дата вступления его в силу.
Когда я в очередной раз купил арбуз, который оказался белым, я положил его в сетку и понёс возвращать. Продавщица брать его обратно отказалась и послала меня к заведующему магазином, от которого она работала. Этот магазин был рядом, и я явился туда с плохим арбузом и требованием заведующего. Тот вышел из неведомых задних глубин, и я ему предъявил арбуз. Заведующий в грязном белом фартуке на него неодобрительно посмотрел и сказал, что взять его не может, так как арбуз уже продан. Не поддаваясь на эту кафкианскую логику, я напомнил заведующему о постановлении партии и местного правительства. Тот, разумеется, сказал, что такого постановления не знает. Тогда я торжествующе вытащил вырезку из газеты и показал ему. Он не стал её читать и рассматривать, а сразу узнал то, в чём он только что утверждал своё неведение, нехотя принял арбуз и вернул мне деньги.
Моя победа была, как всегда в СССР – пиррова, когда я вернулся к воротам моего дома, арбузы уже разобрали и новых в тот сезон больше не привозили.
Нас в семье поначалу было шесть человек, мы покупали один арбуз и при делёжке еле перепадало на каждого кусочка два. Коль сладкий арбуз попадался, то это только дразниловка была. Покупать этот деликатес часто и больше одного за раз не было денег. На рынок ездить за арбузом не было ни времени, ни тех же денег – там они дороже стоили. Так что я арбузно страдал.
Однажды мне пришлось стать свидетелем, как на даче моему приятелю Жоре его мать купила целый арбуз для него одного. Жора, несмотря на свои 15 лет, был толстым, с висячим животом. Разумеется, я его звал Жора-обжора. Каким-то образом он сумел подцепить соседку-дачницу Катю, милую девочку лет 13, и он с торжествующим видом ходил с ней в лес. Она оглядывалась на меня, я – на неё, но мне было неловко отбивать девочку у товарища. Я был уверен, что он водил её лес для важности, и ничего она ему не давала, даже поцелуя, а ходила она с ним, потому что никто другой к ней не успел подвалить. Так она мне потом рассказывала, когда я её водил в лес и целовал круглые, как арбузы, и всегда сладкие груди…
И вот мать вынесла Жоре в садик на большой тарелке целый разрезанный арбуз и поставила перед ним на столик. Жора уселся на скамейку и в минуты две сожрал весь арбуз – половина арбузной сути стекала с его лица на рубашку, которая промокла, и сквозь неё темнели соски почти женской груди и пупок. Лицо Жоры стало довольной рожей и он тщетно пытался вытирать его мокрой рубашкой. Из дома вышла его мать и с удовлетворением забрала тарелку, полную арбузных корок.
Мне стало так завидно, что именно тогда я и решился отбить у него Катю.
Когда я приехал в Америку, то удовлетворил сполна свою страсть к арбузам. Как и прочие пищевые страсти. Любой арбуз в Штатах оказался всегда сладким и вполне доступным по цене. Причём круглый год. За один присест я съесть целый арбуз не могу, но за день – вполне.
Даже у нас на севере, в Миннесоте – свои арбузы растут. Маленькие, но сладкие. Такой я могу съесть за раз.
А вот к арбузным грудям страсть так пока и не удаётся удовлетворить сполна. Даже в Америке.
Эфрософская «Женитьба» и моя ебля
В 1979 году Анатолий Эфрос ставил Женитьбу в Театре Guthrie, что в Миннеаполисе. Прослышав об этом, я умудрился с ним познакомиться (как – не помню), но в результате этого он пригласил меня на репетицию. Английского Эфрос не знал, и все роли он проигрывал сам, показывая, как надо играть. Переводчик, пристёгнутый для порядка, тщетно пытался переводить. Там я подцепил актрисочку Е. Жила она рядом с театром, и я её довёз до дома. Она недавно вернулась из Лондона и явно на нём помешалась, а также на вегатерианской пище и на противненьком гуру, бородатая морда которого красовалась у неё на комоде. Я взял Е. полусилой, ибо она уверяла, что гуру учит её воздержанию. Но от оргазмов она не воздерживалась. Мы встречались раз пять, и каждый раз она испытывала растущее чувство вины из-за нарушения обета, который она дала бородатому. Поэтому всякий раз мне приходилось соблазнять её заново – полусилой. В конце концов мне это надоело, я хлопнул дверью и ушёл. Когда я отруливал от её дома, я увидел, как она выбежала за мной из парадного, делая призывный жест рукой. Но я был так зол, что не остановился и уехал. С тех пор мы больше не виделись.
Эфрос заметил, что я прихватил Е., и рассказывал мне об актёрах, какие это все ранимые, самолюбивые, нервные люди.
Когда я вёз его по хайвею в своей новой Cordoba (Крайслер давно не изготавливает эту большую и красивую штуку) Эфрос с восхищением смотрел на неё и говорил, что самая большая радость для него – это сесть в машину и нестись на ней куда глаза глядят.
Я всё порывался дать ему книжку моих стихов, но я не хотел, чтобы он подумал, будто я ищу его одобрения (а я ведь действительно его искал). Я удержался, не хотел портить знакомство литературой, и мы так и остались шапочными знакомыми.
Зато, когда я привёл свою очередную подружку на спектакль Женитьбы, я иронически-победно смотрел на двигающуюся по сцене вегатерианочку (не помню, в какой роли) и запускал руку в штанишки своей доступной спутнице, которая обожала мясо и не любила театр.
