«Как-то мартовским вечером я проходила мимо кинематографа „Форум“ на Сухаревой– Садовой. Мне бросилась в глаза крикливая и яркая афиша „Вечер футуристов“. Крупными буквами было напечатано: „Поэт Маяковский читает свои стихи“. Я немедля очутилась в зале.
Народу было очень мало. Экран был опущен. Перед экраном, верхом на барьере, отделявшем оркестр от публики, с лорнетом в руках сидел Бурлюк. Рядом с ним – кудрявый, белокурый, весёлый, озорной Василий Каменский.
На сцене, ярко выделяясь на белом фоне экрана, стоял Маяковский: горящие, огненные глаза, огромный, высокий – он читал свои стихи. Всё в нём меня поразило. Всё было ново и необычно: и мощь голоса, и красота тембра, и темперамент, и новые слова, и новая форма подачи.
Впечатление было огромное. Маяковский закончил. Я сидела в последних рядах. В публике раздались аплодисменты и смешки. Два-три человека возмущенно встали и собрались уходить. И вдруг громкий окрик Маяковского:
– Эй, куда вы? Постойте! Смотрите, Гзовская к нам пришла! Не уходите! Она сейчас будет вам читать!
Я с места ответила:
– Владимир Владимирович, что вы! Я же ваших стихов не читаю.
Маяковский махнул рукой и, жестом призывая меня на эстраду, ответил:
– А всё, что хотите!
Поднялся шум. Бурлюк и Каменский хлопают в ладоши:
– Просим, просим!
Публика присоединилась к ним.
Я вышла на эстраду».
Гзовская стала читать стихи Александра Блока, Андрея Белого, Игоря Северянина. «Деревню» Пушкина прочла.
Когда её выступление закончилось, Маяковский заявил публике:
«– Скоро вы и мои стихи от неё услышите. Гзовская будет их читать!»
Через несколько дней он сам пришёл к Гзовской.
«… пришёл… необыкновенно радостный и счастливый. Он встал посреди комнаты и прочитал своё новое стихотворение «Наш марш». Я была в восторге. Владимир Владимирович сказал:
– Ну, если вам нравится, в чём же дело? Читайте!
– Как же я буду читать? – ответила я. – Где же текст? Ведь он ещё не напечатан?
Маяковский рассмеялся.
– Не велика трудность! Текст – здесь! – похлопал он себя по лбу. – Давайте я его вам сейчас запишу. Но я рад, что вам понравилось. Ну, давайте карандаш!
Написав текст стихотворения, Маяковский стал меня учить, как надо читать его…
Во-первых, надо было разобраться в словах, расшифровать их смысл. Что значит «медленна лет арба»?
– Как это – лет арба? – спросила я. – Когда говоришь, непонятно.
Маяковский серьезно посмотрел на меня и ответил:
– Вам же у Пушкина «телега жизни» понятна. Почему же вам непонятна моя «арба лет»? Разве не ясно? Надо читать без декламации, просто, от сердца. Всё дойдёт.
Я так и сделала. Результат получился вполне положительный. Он остался доволен, и тут же решили: в первом большом концерте я прочитаю «Наш марш», «Военно-морскую любовь», «Петербургскую сказку» и «Сказку о красной шапочке».
Жизнь, вроде бы, текла, как ей и положено. Но в стране напряжение усиливалось. На Дальнем Востоке был только что подавлен мятеж белоказацкого атамана Гамова. На Кубани Добровольческая армия штурмовала Екатеринодар. Красные упорно сопротивлялись. 31 марта во время одной из атак был убит случайно разорвавшейся гранатой командующий добровольческими частями генерал Лавр Георгиевич Корнилов. Белую армию возглавил генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин.
А в Москве в «Кафе поэтов» один вечер неспешно сменялся другим. Неоднократно посещавший эти шумные мероприятия Алексей Толстой через год (уже находясь в эмиграции) опубликовал в Париже статью «Торжествующее искусство», в которой назвал футуристов «зловещими вестниками нависающей катастрофы», так как они, по его мнению…
«… сознательно делали своё дело – анархии и разложения. Они шли в передовой линии большевизма, были их разведчиками и партизанами».
Троица футуристов-поэтов затеяла тогда ещё одно «дело», о котором рассказал Николай Захаров-Мэнский:
«В марте 1918 года Маяковский, Каменский и Бурлюк оккупировали ресторан, в котором собирались устроить клуб «индивидуаль-анархизма-творчества». Через неделю их оттуда выставили, а 14 апреля выставили и из прачечной».
Иными словами, «Кафе поэтов» по воле большевиков своё существование прекратило. Вот как это произошло.
Глава седьмая
Рухнувшие надежды
4 апреля 1918 года, открывая IV съезд Советов Дальнего Востока, Александр Краснощёков сказал:
«Настало время строить из развалин старого мира новый – работа трудная, серьёзная, требующая напряжения сил и энергии».
Но в тот же день во Владивостоке было совершено нападение на японскую экспортно-импортную контору «Исидо». Двоих японцев убили, одного ранили. Это послужило поводом для высадки на следующий день во Владивостоке японского и английского десантов – для обеспечения безопасности своих граждан. На Дальнем Востоке началась интервенция иностранных держав.
В Петрограде тех, кто объявил о строительстве нового мира, «строителями» не называли. 4 апреля в газете «Новая жизнь» были напечатаны очередные «Несвоевременные мысли» Горького, в которых вновь с возмущением говорилось о большевиках и их делах:
«… угрозами нельзя заставить меня онеметь, и чем бы мне ни пригрозили, я всегда скажу, что скоты – суть скоты, а идиоты – суть идиоты, и что путём убийств, насилий и тому подобных приёмов нельзя добиться торжества социальной справедливости».
Гостивший в то же самое время у Горького английский писатель Герберт Уэллс чуть позднее написал:
«Октябрьская революция была могучим шагом вперёд в шествии человечества к мировому социализму, но, к сожалению, центр революционного движения оказался в руках полуидиотов и фанатиков».
Вожди большевиков все эти высказывания, вне сомнений, читали, обижались и поступали соответственно.
Враги большевизма тоже не сидели сложа руки. Всех их в тот момент до предела возмущал Брестский мир, подписанный большевиками. Видный анархист Петр Андреевич Аршинов (сидевший в своё время в Бутырках в одной камере с Серго Орджоникидзе, а на каторге близко познакомившийся с Нестором Махно) прямо заявлял:
«Анархисты рассматривали „похабный“ мир, как капитуляцию перед германским империализмом… В глазах анархистов этот мир был актом морального бессилия».
