В 1558 году шотландский протестантский проповедник Джон Нокс разразился трактатом с весьма символичным названием «Первый трубный глас против безбожного правления женщины». Хотя Нокс метил персонально в Марию Тюдор — «Иезавель Англии», осуждая жестокость ее религиозных гонений, он суммировал все расхожие предрассудки и аргументы из арсенала современного ему мужского шовинизма: «Допустить женщину к управлению или к власти над каким-либо королевством, народом или городом противно природе, оскорбительно для Бога, это деяние, наиболее противоречащее его воле и установленному им порядку, и, наконец, это извращение доброго порядка, нарушение всякой справедливости. Природа… предписывает им быть слабыми, хрупкими, нетерпеливыми, немощными и глупыми. Опыт же показывает, что они также непостоянны, изменчивы, жестоки, лишены способности давать советы и умения управлять… Там, где женщина имеет власть или правит, там суете будет отдано предпочтение перед добродетелью, честолюбию и гордыне — перед умеренностью и скромностью, и жадность, мать всех пороков, станет неизбежно попирать порядок и справедливость»[4].
Быть женщиной на политической арене того времени означало обладать заведомым недостатком в глазах подданных и монархов. В конечном итоге ни одна из названных выше незаурядных и одаренных правительниц не преуспела на этом поприще и, умирая, не могла сказать, что была любима своим народом. Джейн Грей и Мария Стюарт сложили головы на плахе — народ безмолвствовал, Маргариту Пармскую смело восстание, Екатерина Медичи осталась в памяти французов итальянской ведьмой и старой колдуньей, Мария Тюдор и Мария Лотарингская умирали в полном разочаровании, видя, как рушится все, что они создали.
Одна лишь Елизавета не только смогла удержаться на троне в течение рекордно долгого срока — сорока пяти лет, но и стала частью великой английской национальной легенды, с непередаваемым искусством обратив свой «величайший недостаток» в преимущество и источник силы.
Когда Елизавета гарцевала на белом коне по дороге в Тауэр, ей было двадцать пять лет — не так мало по меркам того времени, когда выходили замуж в четырнадцать, а умирали порой уже в сорок, но очень немного для правительницы. На хранящемся в личной коллекции королевы Великобритании портрете Елизаветы в коронационных одеждах она изображена с молочно-белой кожей, неземным, отрешенным взглядом и легкой затаенной полуулыбкой. Королева так юна, тонка и изящна, что ей нельзя дать больше семнадцати. Многим из тех, кто не знал характера этой девушки, казалось, что корона и горностаевая мантия слишком тяжелы для нее и ей суждено долго оставаться прилежной ученицей в школе государственного управления, постигая секреты власти у искушенных советников. Как же они обманывались! Не непосвященным новицием, не робкой ученицей вступала она под своды Уайтхолла, а трезвым политиком. Члены королевского совета поняли это уже после первых ее речей, полных зрелых суждений. Но даже они не подозревали, что перед ними — гениальная актриса с врожденным трагическим темпераментом и потрясающим «чувством зала».
Выросшая на римских авторах, она ясно видела каркас того общественного здания, которым ей предстояло управлять: «populus» (народ) — горожане, купцы, крестьяне-йомены, ремесленники, трактирщики и подмастерья, словом, та пестрая толпа, что ликовала, встречая королеву на ее триумфальном пути; «nobiles» — знать, дворянство, аристократы, среди которых было немало и друзей и врагов; «senatus» — парламент и «consulis» — королевский совет, с которыми требовалось найти общий язык. Классические максимы управления были известны ей из книг. Необходимо выбрать верных и рассудительных министров, чаще прибегать к совету сената, сиречь парламента, и добиваться его согласия в важнейших государственных делах, не спускать глаз с нобилей, склонных к амбициям и государственным переворотам, заботиться о народе, не обременяя его чрезмерными налогами, но и не ослабляя узды. Вопрос состоял в том, как осуществить это на практике. На пути к успеху каждую из этих групп предстояло завоевать, очаровать, подкупить — и властвовать.
Опыт управления своего отца (хотя он часто шел вразрез с античной мудростью) Елизавета ставила очень высоко: ей всегда импонировали его патриотизм, энергичная и властная манера вершить дела, его безапелляционная уверенность в божественном происхождении всех его прав, которые он не собирался уступать никому. Пример неудачного правления старшей сестры тоже мог многому научить, продемонстрировав, что происходит, когда правительница навязывает нации политику, которую никто не одобряет, веру, которую не разделяет ее народ, консорта[5], которого ненавидят все. В результате не остается ничего, кроме горечи политического проигрыша, разочарования, ощущения унылого существования, которое влачила одряхлевшая страна под ее рукой.
Елизавета не могла позволить себе подобной ошибки, не могла отгородиться от своих подданных в узком кругу двора и ближайших сторонников, разделявших ее взгляды. Ей были необходимы широкая поддержка, диалог, опора на все слои общества. Она вступала на престол в самых неблагоприятных для себя обстоятельствах: умирая, Генрих VIII назвал ее в завещании наследницей, но не позаботился отменить акт парламента, объявлявший ее незаконнорожденной; она по-прежнему оставалась бастардом и согласно папской булле. В этой ситуации любой из претендентов-соперников мог выдвинуть встречные права на престол, и она со страхом ожидала этого. Необходимо было немедля предпринять решительные шаги, чтобы завоевать ее народ.
Одна из заповедей ее отца гласила: «Нет более приятной музыки для народа, чем приветливость государя». Елизавета уже испытала силу своего чарующего воздействия на толпу, когда появлялась в Лондоне в процессиях королевы Марии, привлекая к себе взоры всех, и во время своего триумфального въезда в Лондон в ноябре 1558 года. Теперь ей предстояло проявить свое искусство публичного действа в самой главной процессии ее жизни — коронационной.
Торжественные королевские процессии тюдоровской эпохи были самым ярким и грандиозным из всех возможных зрелищ. Многотысячная вереница людей, лошадей, штандартов под звуки труб и грохот барабанов медленно следовала через город, в трепете шелков, блеске парчи и золота, сиянии оружия, среди приветственных криков, а в центре ее, окруженный высшими государственными чинами, ехал монарх. Он появлялся не раньше, чем вид тысяч бравых гвардейцев, пышно разодетых придворных и величественных сановников доводил толпу до экстатического состояния. Тогда, подобно светилу, к ним нисходил король. С милостивой улыбкой ласково приветствуя подданных, он заставлял их сердца таять от счастья. Горожане, в свою очередь, готовились к встрече процессии: украшали улицы, вывешивали из окон ковры, гирлянды цветов и флаги. Этот мимолетный контакт с государем давал им возможность выразить ему свои чувства. В определенных местах сооружали триумфальные арки, возводили платформы с живыми картинами весьма изощренного аллегорического содержания. Городские поэты слагали вирши, отцы города — речи, школяры разыгрывали драматические сцены, с важностью декламируя латинские тексты.
