ее крепкую спортивную фигуру, невольно притягивали к ней внимание, когда она стремительно шла по длинному обкомовскому коридору, держа прямо спину, независимая
и строгая, как и подобает быть женщине, много изведавшей и знающей себе цену. Но стоило ее кому-то окликнуть из давних знакомых, как улыбка, вспыхнувшая на губах, мгновенно меняла этот неприступный вид, придавая всему лицу то обворожительное очарование, какое никак нельзя было угадать еще секунду назад.
И Киров, познакомившись с ней, даже нашел предлог задержать Мильду Петровну у себя в кабинете подольше, расспросить: кто она, откуда, как давно работает в обкоме. А узнав, что разведка Юденича чуть не расстреляла ее в девятнадцатом и она чудом спаслась, он восторженно воскликнул: «Да вы героиня у нас, вас надо пионерам показывать!» Мильда так заразительно засмеялась в ответ, что первый секретарь не мог не рассмеяться с ней вместе, мгновенно попав в плен ее удивительного обаяния.
У него и до Мильды были легкие романы, Киров никогда не позволял себе влюбляться всерьез, а тем более строить далеко идущие семейные планы, считая, что у человека должна быть одна жена, а с Марией Львовной они были вместе уже больше двадцати лет. Да, у них не было детей, но время их молодости совпало с подпольной революционной работой. Тюрьмы, ссылки, каторги, которые сопровождали его нелегкую жизнь, могли отпугнуть любую женщину, но Мария Львовна оказалась настоящей подругой революционера, и Киров не мог ее предать сейчас, когда занимал большой партийный пост, а ее уже мучили болезни. Они по-прежнему, как и в революционные годы, жили большей частью в разлуке. Она по полгода проводила в санаториях, а он мотался по заводам, селам и стройкам, ездил на пленумы, совещания, съезды, да и работая в Ленинграде, до полуночи засиживался у себя в кабинете.
Встретив Мильду, Киров вдруг почувствовал столь сильную вспышку влюбленности, что поначалу растерялся. Ее крепкое белое тело, полуоткрытые полные губы, завораживающий взгляд, искрометная улыбка, ее смех — все дразнило его, заставляло неметь в ее присутствии. Киров робел, становился скованным, замкнутым, неуклюжим, а его ораторский талант, которым многие восхищались, сходил на нет. Он не знал, как покорить ее сердце, и долго мучился, придумывая разные предлоги побыть с нею наедине: поехать на охоту, на дачу, на Финский залив, но Мильда отказывалась — ребенок, муж, семья, столько хлопот по дому, что она выбивается из сил. Она улыбалась, восхищенно глядя ему в глаза, он лишь потом узнал, что Мильда с первой встречи влюбилась в него и ничего особенного придумывать было и не надо.
— Но по тебе это нельзя было отгадать! — смеясь, возмущался он. — Ты так ловко все скрывала, что даже я, обученный в юности распознавать провокаторов и шпиков, ни на минуту не усомнился в том, что ты безумно любишь своего мужа и даже помыслить не смеешь о какой-либо измене!
— Так вам и надо, самоуверенным партийным павлинам, только и думающим о том, что любая женщина готова пасть в их объятия! — веселилась Мильда.
— Я другой, Миля, я совсем другой! — шептал он, целуя ее в мочку уха, и она не в силах была ему сопротивляться.
А тогда, не зная, что предпринять, он попросту вызвал ее на целую ночь для работы в Смольный, сославшись на то, что ему срочно к утру необходимо закончить доклад, хотя конечно же никакой спешки не было. Больше того, у него были свои секретарши, но Киров объяснил Мильде, что она хорошо знает материал, и они смогут управиться за ночь.
Киров еле дождался, когда уйдут Чудов и остальные секретари, а они, видя, что первый работает, тоже не покидали своих кабинетов, но Киров, разозлившись, не выдержал и отправил их всех домой в приказном порядке. К полуночи, когда Киров и Мильда остались одни, и ее уже бил сердечный озноб. И стоило ему взять ее за руку, привлечь к себе, как Мильда кинулась к нему на шею.
Они опомнились часа через два, Мильда спохватилась: скоро рассвет, а они еще и не приступали к работе, но Киров остановил ее.
— Доклад не к спеху, — улыбнулся он. — Это я все придумал, чтоб остаться с тобой…
— Я поняла, — помолчав, прошептала она.
И они стали встречаться. Мильда ничего не спрашивала у Кирова, не требовала объяснений, никогда ничего не просила, она влюбилась в него с такой страстью, что каждая их новая встреча проходила так, будто они встретились впервые. Киров помолодел, стал веселым, задиристым и мог работать круглыми сутками. Мильда же после каждой встречи потом несколько дней ходила, как во сне, живя лишь этими воспоминаниями и не замечая никого вокруг себя.
Так длилось почти три года. За это время Мильда успела родить мальчика, и обкомовские, кто знал о их связи, под любым предлогом приходили посмотреть на малыша, отмечая разительное сходство с Кировым. Это поначалу добавило слухов, хотя с рождением второго сына их связь на некоторое время приугасла. Мильда была сначала в декретном, а потом послеродовом отпуске, и не появлялась на работе. Но стоило рыжеволосой латышке снова объявиться в Смольном, стоило Кирову ее увидеть, и все вспыхнуло вновь с еще большей страстью. И по Смольному, а теперь уже по всему городу поползли новые слухи и сплетни, одна невероятнее другой. Что родившийся ребенок от Кирова, в этом никто уже не сомневался, и будто имя ему — Маркс — дал сам Сергей Миронович, хотя муж слезно просил назвать сына в честь своего отца Василием. Болтали и то, что теперь эта прибалтийская выскочка требует от Кирова, чтобы он бросил больную жену и женился на ней, что в честь рождения ребенка Киров подарил ей норковую шубу, а с каждой зарплаты он отдает ей по сто рублей, что никакая она не темпераментная, а такая же холодная, как и все латышки, но зато хорошая актриса, а поскольку все мужики полные дураки в этом деле, то Мильде ничего не стоит его дурачить. Находились и такие, что с пеной у рта доказывали, что Драуле — немецкая шпионка и готовит террористический акт против Кирова, и вот увидите, она скоро с ним покончит. Другие сомневались: если она шпионка, то зачем тогда родила от него и не застрелила раньше. А все потому, не успокаивались первые, что она вытягивает из Кирова советские секреты, он ей все
