А потом в ее жизни настал тот самый момент, когда ушла любовь и с мужем она жила только потому, что боялась расстроить маму. Спустя годы она узнает от одной из своих подруг, что мама не раз говорила: «Господи! Зачем она губит свою молодость? Почему не уходит от него? Я хорошо к нему отношусь, но вижу, какой он эгоист». А ведь она, как могла, оберегала маму, многое не рассказывала…
Пройдет много лет, и в одном из своих интервью она, словно расстегнув одну из пуговичек на глухом вороте блузки, скажет то, что никогда не говорила, настолько это интимное: «У меня несколько лет пропали по-женски».
…Весна 1976 года. Париж. Стук в номер отеля.
— Войдите, — чуть запыхавшись, произнесла она. В тот момент она пристраивала вешалку с плащом в шкаф, расположенный в малюсеньком коридорчике номера. И, не дождавшись вошедшего, сама распахнула дверь.
На пороге стоял дирижер Театра сатиры Анатолий Кремер с длиннющим багетом. Он держал его в руке с таким видом, словно это была как минимум орхидея. Увидев его, неожиданно прыснула от смеха.
— Ну вы и пижон, Анатолий Львович, — только и смогла вымолвить. Через секунду хохотали уже все — и она, и Кремер, и концертмейстер Наталья Столярова, с которой ее поселили в один номер.
«Надо же, какой внимательный, — подумала она про себя. — Запомнил, что в автобусе по дороге из аэропорта в гостиницу она рассказывала о том, что первым делом купит багет». Все дело в том, что в Париже она уже не в первый раз и в прошлую свою поездку ей запомнился вкус этого чудесного хрустящего и воздушного батона белого хлеба.
И когда успел-то? Ведь только-только их заселили в отель, она едва успела вещи разобрать, а тут он — с багетом.
С тех пор она нет-нет да и произнесет: «Всю мою жизнь испортил Париж!» Ведь их роман с Кремером и зародился в этом городе любви. Как ни банально это прозвучит.
Сейчас, вспоминая всю свою жизнь, она с ужасом думала, что если бы не та поездка, перевернувшая разом обе жизни, были бы они вместе? Ведь уже сколько раз судьба сталкивала их нос к носу в самом прямом смысле этого слова, но…
И дело даже не в том, что оба они были несвободны. Просто Кремер абсолютно не воспринимал ее как женщину, с которой можно связать свою судьбу. А один раз вообще назвал «своим парнем». Сказать, что она тогда обиделась на него, — значит не сказать ничего. Но виду не показала.
В 1970 году они вместе работали над фильмом «Эксперимент». Более того, именно Кремер и порекомендовал режиссеру Евгению Радомысленскому взять ее на главную роль. Он в то время пробовал Татьяну Доронину, но что-то у них не клеилось, и Радомысленский мучительно раздумывал над тем, кто же будет играть героиню. Как потом она узнала, Кремер сказал: «Возьми Танечку Шмыгу. Она — стопроцентное попадание в эту роль. Поверь, я с ней работал и знаю, насколько она талантлива. Ей очень многое подвластно».
И вот однажды они столкнулись в коридоре Останкино: «Танечка, как вы смотрите на то, чтобы пойти сегодня в ресторан?» — «С удовольствием», — почему-то именно так ответила она тогда, хотя рестораны как таковые не любила, да и дома ситуация вовсе не располагала к тому, чтобы идти в ресторан. С возрастом характер Владимира Аркадьевича не улучшался и его неоправданная ревность иногда просто зашкаливала. А с другой стороны, чем выслушивать очередные подозрения и до утра выяснять отношения, уж лучше она проведет время в приятной компании — тем более с этими людьми ее связывает довольно длительная работа над фильмом.
Если бы она знала, чем закончатся посиделки в ресторане, может, она и не стала бы предупреждать своего мужа, но… Вечное чеховское «если бы знать…».
— Я только предупрежу Владимира Аркадьевича, чтобы он не волновался.
Кремер лишь плечами пожал.
Канделаки она застала практически в дверях, в тот день шел «Цыганский барон» в Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко, где он пел Стефана.
То ли у него было хорошее настроение, то ли он уже настраивался на роль, но ее рассказ о том, что она задержится, потому что решили отметить окончание съемок фильма, он принял спокойно и даже предложил заехать за ней в ресторан после спектакля.
— Бог с вами, Владимир Аркадьевич! — У нее тоже было прекрасное настроение. — До того как у тебя закончится спектакль, я уже буду дома. Я же ненадолго, ты же знаешь, как я «люблю» рестораны.
Греческий грузин или грузинский грек, именно так называли в Москве Канделаки, сам обожавший застолья и знающий в них толк, прекрасно понимал, о чем идет речь: его жена весьма прохладно относилась к посиделкам в ресторане и уже через пять минут после начала чувствовала себя неуютно, вот дома — пожалуйста.
— С кем идешь-то? — Вопрос прозвучал скорее для приличия.
— Радомысленский, Кремер, — словно школьница, перечисляла она фамилии мужчин, с которыми ей предстояло провести вечер в ресторане.
— Кремер? Ну-ну… — почему-то сделал акцент на этой фамилии муж. — Приятного вечера.
— Тебе — удачного спектакля!
— Спасибо.
Она не знала, как было принято в других актерских семьях, но в ее было именно так: они с Канделаки всегда желали друг другу удачного спектакля. И даже если были в ссоре и не разговаривали, все равно произносили: «Удачного спектакля». А ссорились они в последнее время все чаще и чаще. За собой она вины не чувствовала — как правило, заводиться начинал Канделаки, он терял над собой контроль и частенько в своих обвинениях перегибал палку. Будучи по-женски мудрой, она все прекрасно понимала. Что-то знала, о многом догадывалась. Канделаки был видным мужчиной и, несмотря на свой возраст, имел у женщин невероятный успех. А лучшее средство защиты, как известно, — нападение. Вот он и нападал, обвиняя во всех смертных грехах ее. А остыв, начинал просить прощения.
В ресторане «Золотой колос» она оказалась в компании пятерых мужчин. Они так лихо заказали аперитив и закуски, даже не заглянув в меню, что вызвали ее невольную улыбку. Она сразу поняла: все стараются ради нее — единственная женщина в мужской компании. Шутки, анекдоты сыпались с разных сторон, они наперебой ухаживали за ней — и ей это было приятно. Что уж тут скрывать — она хотя и была уже много лет замужем, но Владимир Аркадьевич не всегда был к ней внимателен. Уж сколько лет прошло, а она до сих пор помнит то свое ощущение от одного эпизода.
Восемнадцатое апреля 1959 года. В Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко — премьера оперы Пуччини «Тоска» в постановке Канделаки. Они вместе приехали в театр, вместе смотрели спектакль из директорской ложи (в тот день роль Скарпиа исполнял другой актер), вместе отправились на банкет. Как всегда бывает в день премьеры, актеры были взбудоражены, глаза блестели не столько от выпитого, сколько от того состояния, которое любой актер испытывает в такой день: все страхи позади, спектакль сыгран, шлифовать роль можно начать и завтра с утра, а здесь, на импровизированном банкете за кулисами родного театра, можно наконец отдохнуть. Все замечания будут завтра. А сегодня — лишь поздравления. Тосты лились рекой: один заканчивался, говорился другой. Слова благодарности перемешивались с воспоминаниями о совместной работе. Она сидела рядом с мужем — Канделаки радовался успеху спектакля. И вдруг как гром среди ясного неба:
