того, силой своего беспощадного закона он оберегал Имя Божие, Имя Пресвятой Богородицы от возможных оскорблений и поношений. За подобные деяния по петровскому указу полагалась смертная казнь – «отсечение главы». В его «Воинских артикулах», увидевших свет в 1716 году, об этом говорится со всей определённостью.
Одновременно с этим Петру I, любившему различные «регламенты», потребовалось, «как в Европе», сформулировать и верховные властные прерогативы, ему принадлежавшие. Так впервые в русской истории появилась формула, определяющая формальной юридической категорией, «письменным словом», права Самодержца. «Его Величество, – говорилось в «Артикулах», – есть самовластный Монарх, который никому на свете ответу дать не должен, но силу и власть имеет свои Государства и земли, яко Христианский Государь, по своей воле и благомнению управлять».
Формулировка была явно неудачной; она не проясняла источник «самовластной» прерогативы, а само это выражение подменяло самодержавное определение монаршей власти. Ведь понятия «самовластье» и «самодержавие» хотя и можно поставить в один семантический ряд, но в семиотическом, историко-духовном значении это – две разнозначимые величины.
При Петре I начался принципиальный, глубочайший разлад между физическим и метафизическим мирами. Традиционное русское миросозерцание теряло свою цельность и универсальность. Имея в виду Петра и его окружение, ученый-богослов Протоиерей Лев Лебедев очень точно заметил, что общество это, не отрекаясь от веры и Церкви, «отрекалось от образа жизни, к которому звала Церковь, в поклонении которому она старалась, поелику возможно, удержать все общество в целом».
Вряд ли возможно утверждать, что до Петра Алексеевича «образ жизни» и «образ правления» царских особ всегда находились в гармоничном единении и полностью отвечали Христианскому Завету. Однако трудно спорить с тем, что именно при Петре I Богоугодная жизнь перестала служить жизненным ориентиром для Монарха, а исходная православная интенция – в русском выражении «истина», «правда» – мало что стала определять в делах государственных. Состояние христианского катарсиса («духоочищения») начинает уходить из высших кругов в социальную толщу. Пётр фактически перестал быть Самодержавным Царём, утвердив себя в роли светского неограниченного монарха, а потому Царское Самодержавие при нём и приобрело облик западноевропейского абсолютизма.
В детстве Пётр получил духовное образование и, как писал В.О. Ключевский, «свободно держался на клиросе, читал и пел своим негустым баритоном не хуже любого дьячка» и утверждал даже, что «мог прочесть наизусть Евангелие и Апостол».
Его отец Царь Алексей Михайлович, его мать Царица Наталья Кирилловна, его старший сводный брат Царь Фёдор Алексеевич – все являлись благочестивыми русским людьми. Его тетка Татьяна Михайловна (1636–1706), сводные сёстры Марфа (в иночестве: Маргарита, 1652–1707), Екатерина (1658–1713), Мария (1660–1723), Феодосия (1662–1713) и горячо любимая родная сестра Наталья (1673–1716) – все без исключения принадлежали к числу благочестивых православных верующих, никогда не покушавшихся на святые устои Веры Христовой, на церковные каноны и законы, удостоверяемые исторической традицией.
Пётр I на традицию не только покушался, но и легко, «одним указом», её перечёркивал и отбрасывал, что свидетельствовало о том, что духовного воспитания Царь-Император не получил, или получил явно недостаточное. Во всяком случае, все, кощунственные с точки зрения православной традиции, петровские известные «шутейные забавы», бесчисленные и умышленные унижения церковного клира иначе и расценить невозможно. Пётр I, не отрицая Бога, умалял, а по сути дела – отрицал, самозначимость Божьего установления – Церкви. Иначе, как богоотступничеством, подобную политику и назвать невозможно.
Неизвестно, каялся ли Пётр в своих грехах, в грехах перед Россией и перед Церковью, притом что православный обряд он в общем-то соблюдал, хотя в зрелые лета посты «не держал», на исповеди бывал время от времени. При огромном количестве сочинений о Петре I этот важнейший момент, раскрывающий религиозно-нравственный облик Царя от «древа Царского», так и не прояснён. Просто удивительно, что никто из историков (и неисториков), писавших о Петре, нравственно-духовную сторону личности Первого Императора фактически не затронул.
Здесь невольно возникает сравнение Первого Императора с Первым Царём Иоанном Грозным, который ощущал свои человеческие слабости и нравственные падения, в чём не раз признавался и каялся не только частным образом, но и перед церковными соборами, что свидетельствовало о живом чувстве Христапреданности в душе Иоанна.
У Петра же Алексеевича подобных покаянных слов найти невозможно. Неизбежно возникают две главные интерпретации подобного поведения: он или не ощущал своей греховности, или не считал нужным публично в том признаваться.
Если верно первое предположение, то тогда можно утверждать, что он был одержим страшным смертным грехом – гордыней, которую Иоанн Златоуст называл «болезнью души», «причиной всех зол».
Если же согласиться со вторым предположением, то, значит, Пётр Алексеевич считал отношения с Богом своим личным делом, что можно расценить как признак торжества протестантской религиозной философии. В православной же традиции у Царя «личного дела» быть не может; его душа открыта людям и миру; он ведь пастырь, обязанный вызывать не только страх и трепет своей властью, но и любовь чистотой души и высотой помышлений. «Царское дело» – это ведь «Божье дело», там нет места ничему «личному». Так было в случае с Алексеем Михайловичем, но его младший сын придерживался совершенно иного взгляда.
Не существует надёжных свидетельств того, что Пётр Алексеевич готов был порвать с Православием. При нём строились известные православные храмы. По его инициативе одновременно с закладкой Петербурга в 1703 году была заложена и первая церковь новой столицы – во имя Первоверховных святых апостолов Петра и Павла (Апостол Пётр – небесный покровитель Петра I). Имя Петра Первого неотделимо и от сооружения в Петербурге Исаакиевского собора.
Самым же замечательным духовным памятником, напрямую связанным с первым Императором, навсегда остался Александро-Невской монастырь (Лавра), который задумался Преобразователем как центральная и великолепнейшая обитель всей России.
Уместно ещё сказать и о том, что в России с 1700 по 1725 год было открыто около ста монастырей – этих русских обителей благочестия, милосердия и просвещения.
При всём том протестантский «уклон» религиозного сознания Петра трудно подвергнуть сомнению. Находясь в Западной Европе, он не раз отзывался с восхищением о Лютере. Существуют даже свидетельства, что во время своего первого пребывания за границей, с марта 1697 по август 1698 года, Русский Царь демонстрировал там удивительный вероисповедный индифферентизм.
Он обсуждал с различными лицами вопросы веры так, как будто Русь стояла на пороге нового религиозного обращения. Царь якобы даже рассматривал вопрос о признании Папы, от чего его отговорил Король Нидерландов Вильгельм (Виллем) III (1650–1703), посоветовавший русскому гостю «сделаться самому главой религии», как то было в протестантских странах, без чего «он никогда не будет у себя полным господином». Хотя Царь напрямую данную рекомендацию в жизнь и не воплотил, но церковную организацию он полностью подчинил
