Удивительно, но даже смена монарха не оказала какого-то существенного действия на степень влиятельности князя при Дворе. Секрет «успеха» очень прост: князь Юсупов всегда много работал, и его работа касалась не только государства. Он регулярно покидал Петербург, занимался хозяйством и управлением своих земель и имений, все время что-то менял, совершенствовал и переустраивал в них. В общем, Юсупов старался не докучать царской императорской семье и лично императору Павлу Первому, но при этом всегда оставался полезным и деятельным государственным чиновником и приятным человеком в целом.
Глава 11
Прекрасное Архангельское
Именно здесь торжество природы гармонично слилось с настоящим величием старой русской аристократии. Архангельскому было суждено стать достойным обрамлением для уникальных Юсуповских коллекций. Гармония такого рода встречается очень и очень нечасто.
Москва и Петербург во все времена символизировали две стороны одного порядка России – старого и нового. Сменив первую столицу России во вторую, князь Николай Борисович не мог не полюбить особый московский дух. Стены старейшего московского родового дворца князей Юсуповых «у Харитонья в переулке» на Хомутовке, то и дело подталкивали и заставляли размышлять о прошлом. Они все время заставляли действовать – ведь никто из представителей древнего княжеского рода Юсуповых никогда не сидел без дела. Но, когда семейный бюджет и финансовое состояние находились под угрозой банкротства, незамедлительные действия Николая Борисовича, касающиеся ревизии его имений, проделанной князем еще во время государственной службы, всегда были точны и вовремя. Юсуповы никогда не сдавались без борьбы!
Нравы хлебосольной и старомодной Москвы отличались от петербургских – все было проще. Но, даже здесь у Николая Борисовича были завистники и недоброжелатели. Был только один плюс – во второй столице необходимость в петербургской маске отпадала сама собой. Иногда было достаточно закрыть глаза и забыть обо всем. Согласно достоверным фактам биографии князя, находясь в Москве, он практически не обращал внимания и не стеснялся пресловутого «общественного мнения». Он, в первую очередь, делал то, что отвечало его собственным запросам и эстетическим желаниям, будь то итальянская опера или французская труппа…
Именно Москва показала настоящий духовный образ князя Юсупова. Он был человеком доброжелательным, очень образованным и трудолюбивым. У него была постоянная потребность помогать людям. Такие нюансы человеческого характера, как правило, открываются, прежде всего, в бытовых мелочах, а вовсе не в определенных эпохальных событиях. Хотя, даже свои великие начинания Николай Борисович с присущей ему безупречностью и блеском совершал в московский период жизни.
Приобретение Архангельского, по собственному мнению князя, «окончательно сделало его москвичом». В 1810 году он продал свой петербургский дворец на Садовой и переехал в Москву на постоянное жительство. Родовой дворец на Хомутовке, заблаговременно отремонтированный, поражал своей красотой. Огромные залы, штофные обои, мраморные камины и золоченая мебель, потрясающие картины, статуи – все это было похоже на чертоги из волшебных сказок. Широкая галерея, находящаяся на верхнем этаже, направлялась в птичник, где на подставках и в подвешенных к потолку кольцах сидели серые попугайчики, белые какаду и красные попугаи-ара. В клетках же находились золотые и серебряные фазаны и пеликаны. Другая галерея провожала в зимний сад с головокружительным запахом благоухающих цветов и с множеством дорожек, экзотическими деревьями и кустами. В середине, над бассейном, красовался высокий фонтан. В Архангельском в летнее время князя Юсупова обслуживал внушительных размеров штат людей, состоявшей из 217 человек. В него входил и княжеский оркестр из 28 музыкантов, и крепостные танцовщицы, возрастом от четырнадцати до двадцати лет. Вместе с Юсуповым в Архангельское прибывала часть его знаменитой библиотеки, которой на тот момент заведовал француз Бенуа.
Одним из первых восторженных поклонников Архангельского и его собраний стал знаменитый русский писатель Николай Михайлович Карамзин. Впервые он упомянул имение в 1803 году, а затем написал о нем в 1817 году в «Путешествии вокруг Москвы». На тот момент Архангельское уже было собственностью Юсупова и постоянно пополнялось очередными произведениями искусства.
Существует много восторженных отзывов современников по поводу увиденного в Архангельском. Одно из них принадлежит посетителю усадьбы, которому посчастливилось увидеть Юсуповскую коллекцию во всем ее блеске и величии, крупному писателю и революционеру, Александру Ивановичу Герцену. Эти слова имеют особенную ценность, потому что Герцен в период работы над «Записками молодого человека» не стеснялся обругать и коллекцию, и само Архангельское. Более того, немногим ранее он не самым лестным образом отзывался о князе. «Я до сих пор люблю Архангельское. Посмотрите, как мил этот маленький клочок земли от Москвы-реки до дороги. Здесь человек встретился с природой под другим условием, нежели обыкновенно. Он от нее потребовал одного удовольствия, одной красоты и забыл пользу. Он потребовал от нее одной перемены декорации для того, чтобы отпечатать дух свой, придать естественной красоте красоту художественную, очеловечить ее на ее пространных страницах: словом, из леса сделать парк, из рощицы – сад. Еще больше – гордый аристократ собрал тут растения со всех частей света и заставил их утешать себя на севере. Собрал изящнейшие произведения живописи и ваяния и поставил их рядом с природою как вопрос: кто из них лучше? Но здесь уже самая природа не соперничает с ними, изменилась, расчистилась в арену для духа человеческого, который, как прежние германские императоры, признает только те власти неприкосновенными, которые уничтожались в нем и им уже восстановлены как вассалы.
Среди подмосковных имений Архангельское, бесспорно, самое прекрасное. Обаяние заключается в той идеальной сдержанности, которая заставляет не только любоваться великолепными художественными произведениями, но и поражаться степени сохранности и неприкосновенности всего строя минувших лет, таких непохожих на наше время. Как в венецианском Палаццо Дожей приходит понимание всей мощи и силы золотого века Венеции, несметного обаяния ее богатства и разгула ее творческих настроений, так и в Архангельском чувствуется широкий размах старого барства, его тяготение к земным благам, его отчужденность от окружающей суеты, его самовлюбленность и эгоизм, и над всем этим, словно венец, его тонкая эстетическая культура.
