Все складывалось для нее вполне благополучно, но когда Элис исполнилось двадцать лет, умерла мать. Отец с братом переселились к деду в Сан-Франциско. Элис пришлось вернуться в семью и взвалить на себя обязанности домохозяйки и домработницы. У деда частенько гостевали другие родственники — дядья и братья. Девушке практически пришлось обслуживать все мужское население дома. С ее мнением не считались, ее попросту не замечали. После обеда зажигались сигары и начинались разговоры о политике и бизнесе; Элис ускользала к себе в комнату. Оставшись наедине, она находила отдохновение в близких ей по духу произведениях Генри Джеймса. Джеймс, американец, большую часть жизни прожил в Англии. Серия его романов построена на столкновении американцев с европейской жизнью, во многих аспектах более раскованной и привлекательной. В предисловии к роману Послы он писал: «Живите как можно полнее; не поступать так — совершать ошибку. Если у вас этого не было, что же у вас было?». Достаточно привлекательная максима для Элис в тогдашнем ее положении.
Благодаря подругам — Аннетт Розеншайн, поступившей в художественную школу, и позднее Гарриет Леви, журналистке, — Элис смогла общаться с местной творческой молодежью и иметь возможность, хоть и редко, наслаждаться их компанией.
Элис выдавали деньги на ведение хозяйства. Она с трудом и искусно управлялась с бюджетом. На свои личные нужды денег почти не оставалось. В ту пору все вокруг одевались в цветастую одежду, а Элис носила простую, почти монашескую одежду, строгую, застегнутую с пят до головы. По субботним вечерам отец брал ее с собою в какую-нибудь таверну, иногда в компании с Аннетт Розеншайн и ее отцом. Девушки могли лишь украдкой кидать взгляды на привлекательных молодых людей да перемигиваться с ними. Иногда обеим удавалось избежать опеки родителей и домашней работы и принимать участие в различных празднествах и гуляниях.
Каждую весну Элис устраивала двухнедельный побег-отпуск, отправляясь с Аннетт или Гарриет в Монтерей — артистическую колонию, где поселялась в глинобитном домике, известном как Шерман Роуз[18]. Там жила сеньорита Бонифацио. Легенда гласила, что генерал Шерман, будучи молодым лейтенантом, посадил розовый куст и обещал сеньорите вернуться, как только куст зацветет. Розы разрослись и цвели — все кусты, за исключением одного, посаженного Шерманом. Генерал так и не вернулся.
Деньги Элис собирала в течение года, большую часть которых выручала продажей ненужной одежды или не используемого домашнего инвентаря.
Наступал долгожданный отпуск, монашеское одеяние сменялось сверкающим красным платьем, и Элис уезжала в Монтерей. Живя в Шерман Роуз, она много читала, общаясь знаками (улыбками и кивками) с сеньоритой, встречаясь со знакомыми. На какой-нибудь день каникул она отправлялась в фешенебельный отель Дель Монте, обедала, бывало и в одиночку, заказывала четырехколку и объезжала океанское побережье. После чего возвращалась обратно в Шерман Роуз.
Однажды Гарриет провела неделю с Элис в такой поездке:
Последнюю ночь нашего пребывания мы отмечали ужином во французском ресторане Луи. Бифштекс, двойная порция жареного по-французски картофеля, бутылка шампанского, и мы послали к черту всех дедушек, дядьев, немецких братьев и всё, мешавшее жизни, свободе и достижению счастья… В упоении от полной свободы, Элис вскочила на стол, подняла бокал кверху. «Вечное проклятие умнику[19] долины Сан-Хоакин» — вскричала она, и мы выпили, давясь от смеха. Вот такой единственный акт раскрепощения возвращал ей душевное равновесие.
На следующий день она вернулась в Сан-Франциско, вновь облачилась в простой наряд, и начался очередной год ее безупречной службы на благо деда Левинского и всего сонма родственников.
После смерти деда отец переехал в меньший дом. Брат требовал все меньше внимания, и у Элис появилось достаточно свободного времени. Об этом периоде жизни девушки известно немногое.
К моменту землетрясения она уже давно перешагнула возраст, когда большинство сверстниц обзаводились семьями. Неудивительно, что и Аннетт и Гарриет по-прежнему оставались ее подругами.
* * *
Для поездки в Европу Элис нужны были средства. Она и так была в долгах из-за нескольких купленных меховых вещей. Гарриет одолжила ей тысячу долларов[20], чтобы расплатиться с долгами и отложить часть на поездку. Отца Элис уговорила довольно быстро, предполагалось ее скорое возвращение. В августе 1907 года обе подруги отправились в Европу на поиски развлечений.
Элис в своих воспоминаниях весьма скупо описывает детали путешествия, равно как и финансовое обеспечение поездки; денег, одолженных у Гарриет, вряд ли хватило бы на длительное пребывание в Европе. Не пишет она, и как долго они планировали проводить время во Франции.
Восьмого сентября Гарриет и Элис прибыли в Париж и остановились в отеле.
В тот же день Майкл Стайн послал им приглашение на обед. На обеде присутствовала и Гертруда. Там и произошла знаменательная для двух женщин встреча. Даже спустя более полувека Элис сохранила трепетные, полные любви воспоминания:
Гертруда Стайн целиком завладела моим вниманием. Она предстала передо мной золотисто-смуглым явлением, опаленная солнцем Тосканы, с золотым мерцанием теплых каштановых волос. На ней был коричневый, вельветовый в рубчик костюм, на груди — большая круглая коралловая брошь. Когда она говорила, немного, или смеялась от души, мне казалось, что ее голос доносится именно из этой броши. Голос не был похож ни на какой другой — глубокий, сочный, бархатистый, как мощное контральто, как два голоса. Она была крупная и грузная, с маленькими деликатными руками и прекрасно вылепленной уникальной головой. Ее часто сравнивали с головой римских императоров…
Почти сорокалетняя Гарриет, на 7 лет старше Гертруды, интересовала последнюю только с точки зрения психологии. А вот Токлас с первого же знакомства целиком привлекла ее внимание своей необычной внешностью. Вот портрет Элис, описанный одной знакомой:
Стройная и хрупкая, смуглая, с прекрасными серыми глазами и ниспадающими ресницами — у нее был опущенный еврейский нос и приспущенные веки; уголки алого рта и мочки ушей прогибались под весом черных, волнистых еврейских волос с длинными тяжеловесными восточными серьгами… Она выглядела как библейская Лия в своем почти ближневосточном наряде: черные волосы, грубые цепочки и украшения, меланхоличный нос.
Прочитав строки об Элис, можно подумать, что он списан с фотографии, до того словесный портрет выразительно точен.
