Каждый из опрашиваемых на все эти вопросы отвечал, естественно, по-своему. И ответы были получены самые разные. Выяснилось, что у одних писателей производительность высокая, а у других, наоборот, крайне низкая. Одни любят работать ночью, другие, наоборот, садятся за письменный стол с утра пораньше. Одни пользуются пишущей машинкой, другие предпочитают огрызок карандаша... Но был в этой анкете один вопрос, на который самые разные писатели ответили на удивление одинаково.
Вопрос этот был такой: «Составляете ли предварительный план и как он меняется?»
Вот некоторые из ответов на этот вопрос.
Ответ А. М. Горького:
...
Плана никогда не делаю, план создаётся сам собою в процессе работы, его вырабатывают сами герои. Нахожу, что действующим лицам нельзя подсказывать, как они должны вести себя. У каждого из них есть своя биологическая воля.
(Как мы пишем. Л. 1930. Стр. 26)
Ответ А. Н. Толстого:
...
Я никогда не составляю плана. Если составлю, то с первых страниц начну писать не то, что в плане. План для меня лишь руководящая идея, вехи, по которым двигаются действующие лица. План, как заранее проработанное архитектоническое сооружение, разбитый на части, главы, детали и пр., – бессмысленная затея, и я не верю тем, кто утверждает, что работает по плану...
Писать роман, повесть (крупное произведение) – значит жить вместе с вашими персонажами. Их выдумываешь, но они должны ожить, и, оживая, они часто желают поступать не так, как вам хотелось бы.
(Там же. Стр. 147)
Ответ Евгения Замятина:
...
Нарезаны четвертушки бумаги, очинен химический карандаш, приготовлены папиросы, я сажусь за стол. Я знаю только развязку, или только одну какую-то сцену, или только одно из действующих лиц, а мне нужно их пять, десять. И вот на первом листке обычно происходит воплощение нужных мне людей, делаются эскизы к их портретам, пока мне не станет ясно, как каждый из них ходит, улыбается, ест, говорит. Как только они для меня оживут – они уже сами начнут действовать безошибочно, вернее – начнут ошибаться, но так, как может и должен ошибаться каждый из них. Я пробую перевоспитать их, я пробую построить их жизнь по плану, но если люди живые – они непременно опрокинут выдуманные для них планы. И часто до самой последней страницы я не знаю, чем у меня (у них, у моих людей) все кончится. Бывает, что я не знаю развязки даже тогда, когда я её знаю – когда с развязки начинается вся работа.
Так было, например, с повестью «Островитяне». Знакомый англичанин рассказал мне, что в Лондоне есть люди, живущие очень странной профессией: ловлей любовников в парках. Сцена такой ловли увиделась мне, как очень подходящая развязка, к ней приросла вся сложная фабула повести, а потом – к моему удивлению – оказалось, что повесть кончается совершенно иначе, чем было по плану. Герой повести – Кембл – отказался быть негодяем, каким я хотел его сделать.
(Там же. Стр. 33–34)
Ответ Вячеслава Шишкова:
...
Писать-то начинаешь, конечно, по плану. Но когда примерно четверть работы сделана, возникают сначала недомолвки, потом и жестокие ссоры автора с героями. Автор суёт в нос героя план: «Полезай сюда, вот в это место», – а герой упирается, не лезет. Ещё один-то ничего, с одним-то героем не считаешься, упрячешь его в план, он и сидит, как за решёткой. Однако мало-помалу начинают заявлять свой протест и прочие действующие лица. Они так пристают, так с тобою спорят, утверждая своё право на независимое существование, что по ночам не спишь, теряешь аппетит, надолго запираешь рукопись в рабочий стол. А все-таки этот спор на большую пользу.`Из спора, из столкновения автора с героями летят искры, озаряющие дальнейший путь творимой жизни, родится истина.
Всем вышесказанным я в самых грубых чертах хочу установить, что в процессе работы возможны (вернее – неизбежны) конфликты между холодным математическим рассудком автора и сферой истинного творчества. При таких конфликтах внезапно вспыхнувшее умственное озарение указывает автору иной путь, часто в корне отличающийся от преднамеренно составленного плана.
(Там же. Стр. 195)
Все эти ответы говорят – чуть ли не слово в слово – то же, что говорил про своих героев Л. Н. Толстой. То же, что сказал однажды про свою Татьяну Пушкин. Стало быть, это не было личным, индивидуальным свойством Толстого и Пушкина. Нечто похожее происходит с каждым настоящим художником. А писателей, герои которых не выходят из их авторской воли, и «концепция действительности», которую они собираются претворить в сюжет, остаётся неизменной, следовало бы именовать не художниками, а как-нибудь иначе. Например – оформителями . Мандельштам их называл переводчиками готового смысла .
Вот из каких корней выросли эстетические концепции «ископаемого марксиста». И вот что лежало в основе его претензий к роману Солженицына «В круге первом».
В сущности, это были те же претензии, которые авторы «Литературного критика» предъявляли тогдашним корифеям «соцреализма»:
...
Гнилые теоретические позиции группки «Литературного критика» приводят их естественно к выводу, что политика вредна искусству. ...Всю советскую литературу «Литературный критик» считает иллюстративной (т. е. дидактической, второсортной) на том основании, что она пронизана политической тенденцией.
(Из Докладной записки Секретарей ССП СССР А. А. Фадеева и В. Я. Кирпотина Секретарям ЦК ВКП (б) «Об антипартийной группировке в советской критике»)
На самом деле, конечно, авторы «Литературного критика» совсем не то ставили в вину корифеям соцреализма, что книги их были пронизаны политической тенденцией, а то, что в основе каждой из этих книг, – даже лучших из них, – лежала заранее заданная, готовая концепция действительности, которую им предстояло отобразить.
Особенно ясно это видно на примере истории создания знаменитого романа А. Фадеева «Молодая гвардия».
Роман создавался по инициативе, – в сущности, по заказу – Центрального Комитета комсомола (специальная комиссия ЦК ВЛКСМ, занимавшаяся расследованием подпольной деятельности краснодонцев, предоставила Фадееву свои материалы ещё в 1943 году) при своём появлении в свет официальной критикой была встречена восторженно. В том же году книга была удостоена Сталинской премии первой степени. По всей стране театры ставили спектакли по инсценировкам знаменитого романа. Автор получал десятки тысяч восторженных писем читателей. И вдруг...
