Время выезда царских поездов, указанное в «дневнике» Государя, из очевидцев не подтверждает никто. В общем, я понимаю расчёт людей, подделавших дневниковые записи. Царские дневники в самодержавной России публиковать было как-то не принято. Дневники — это личные бумаги, доступ к которым может иметь разве что жена. И в то же время царский дневник — это документ огромной государственной и исторической важности. Его не видел никто вообще, кроме двух пленённых, а затем убитых людей. И их тюремщиков и палачей, разумеется. И этот документ попадает к ним в руки, не в виде сувенира, нет, здесь более уместно другое слово — боевого трофея, который до того в глаза никто из подданных не видел. На том и строился весь расчёт.
Но почему же мемуаристы не сверили свои записи с «дневниками» Государя? Им не сказали так поступить. Разные степени осведомлённости.
Но почему же фальсификаторы царских «дневников» не сверили свои записи с мемуарами? Не могли. Мемуары тогда — ещё не были написаны.
«Дневник» Государя февраля-марта был окончательно подделан не позднее 8 августа 1918 года, через три недели после цареубийства, так как 9 августа сразу в двух газетах — «Правде» и «Известиях ВЦИК» — началась публикация отрывков из дневников Николая II.
Однако и тогда, на скорую руку, ещё шли доводки сырого текста. Так, например, в «Правде» запись от 1 марта 1917 г. приводилась под заголовком «Стыд и позор — нельзя проехать в Царское Село», а в тексте говорилось: «Стыд и позор. Доехать до Царского не удалось». Видимо, Покровскому настолько нравились оба варианта, что он не был уверен, на каком из них остановиться» [1328].
Имена Покровского и его ставленников, Щёголева, Сторожева [1329]. и других, встречаются постоянно в деле фальсификации бумаг царской семьи. Примечательно, что Покровский 27 июля 1918 года писал в Берн своей жене, работавшей там, в советском полпредстве: «Интересная работа», о которой упоминалось вчера — разбор бумаг расстрелянного Николая. Самое трагическое, м.б., то, что об этом расстреле никто даже и не говорит; почти буквально «как собаку убили». Жестока богиня Немезида! То, что я успел прочесть, дневники за время революции, интересно выше всякой меры и жестоко обличают не Николая (этот человек умел молчать!), а Керенского. Если бы нужно было моральное оправдание Октябрьской революции, достаточно было бы это напечатать, что, впрочем, и будет сделано не сегодня-завтра» [1330].
О чём таком «умел молчать» Государь и что он отразил в своих дневниках такого, что, по мнению Покровского, могло бы жестоко обличить Керенского и оправдать Октябрьскую революцию? Из текста имеющихся дневников это не понятно. И объяснение может быть только одно: в подлинных дневниках Государя было написано нечто такое, что разоблачало февральских заговорщиков и доказывало их полную нелегитимность. Это могли быть сведения о том, что никакого манифеста об отречении Государь не подписывал.
Это в свою очередь делало нелегитимным не только режим Керенского, но и режим большевиков, так как главный довод, которым как те, так и другие оправдывали свое существование, было утверждение, что царь «сам отрёкся». Кстати, этот довод и сегодня является главным камнем претыкания для людей, изучающих жизнь императора Николая II.
ПОЧЕМУ ГОСУДАРЬ МОЛЧАЛ?
Ещё одним аргументом критиков является молчание императора Николая II никому по поводу своего так называемого «отречения» от престола. Внешне этот аргумент кажется серьёзным доводом.
Однако зададим себе вопрос: кому царь мог рассказать об этом? И как он мог это сделать?
Не будем забывать, что, начиная с 28-го февраля 1917 года и заканчивая 17-м июля 1918 года (по григ. стилю) император Николай II был не просто лишён свободы, но находился в полной информационной блокаде. Вместе с ним, начиная с марта 1917 года и заканчивая Ипатьевским домом, в такой же блокаде находилась его семья и приближённые. Кто сказал, что Государь «никогда и ни с кем» не говорил о событиях в Пскове? Просто все, с кем он мог на эту тему говорить, были убиты.
Надо понимать, что император всероссийский не мог говорить о делах государственной важности с любыми окружавшими его людьми, как бы хорошо он к ним ни относился. Общаться на такие темы император мог только с равными себе. Таким человеком в свите Государя в дни его царскосельского и тобольского заточения был князь В. А. Долгоруков, убитый большевиками в Екатеринбурге. Кто знает, о чём разговаривал с ним Государь? О чём он разговаривал с графом И. Л. Татищевым, ещё одним верным представителем русской знати, пошедшим за своим царём в заточение и на мученическую смерть?
Кроме императрицы, Николай II мог делиться информацией о подложности манифеста только с ними.
То, что император не говорил с окружающими его в заточении людьми, или даже не отрицал факта отречения, вовсе не означает, что он подписывал манифест. Молчание Николая II заключалось ещё и в том, что он увидел во всём происшедшим Божью Волю, пред которой, как православной человек и монарх, он не мог не склониться.
Кроме того, не следует забывать, что многие воспоминания писались людьми, пережившими керенско-большевистский террор. Даже за границей не все чувствовали себя в безопасности. Примеры похищения генерала А. П. Кутепова и Е. К. Миллера были у всех на слуху. Поэтому, даже если представить себе, что кто-нибудь и знал кое-что о подлинных обстоятельствах так называемого отречения, то это вовсе не означало, что они были бы приданы гласности. Слишком многое скрывалось за этой страшной тайной, и слишком многие были не заинтересованы в её разглашении.
Духовный подвиг императора Николая II
2-го марта 1917 года в Пскове совершилась не имеющая примеров в истории измена, измена верхушки русского общества и верхушки армии своему Царю —
