5 марта Вильгельм II участвовал в ежегодном обеде провинциальных сословий Бранденбурга и произнес тост: «Я всегда сердечно рад тем, кто помогает мне, кем бы они ни были, но я сокрушу любого, кто выступает супротив меня»65. И кайзер, и Бисмарк начали прибегать к жесткой фразеологии и готовиться к экстремальным ситуациям. Гольштейн отмечал: «Склонность его высочества к обострению взаимоотношений – следствие раздражительности преклонного возраста. Прежде, несмотря на категоричность, он оставался государственным деятелем наивысшего уровня»66. Вальдерзе дал иное объяснение поведению Бисмарка. В его дневниках имелась примечательная запись, датированная 5 марта 1890 года и изъятая редактором:
...
«Бисмарк не мог уйти, потому что боялся преемника и того гнева, который на него могли обрушить немало людей, кого он подавлял и обманывал… У него несносный характер; он без колебаний отрекался от друзей и тех, кто ему помогал; ложь у него вошла в привычку; он использовал свое служебное положение для личного обогащения в невероятных масштабах; он без зазрения совести продвигал своих сыновей, хотя никто не считал их компетентными»67.
Вальдерзе допустил две ошибки. Бисмарк лгал с детства и нисколько не боялся каких-либо преемников. Он стремился к абсолютному господству и готов был использовать любые средства для сохранения своей власти. В сущности, Бисмарк разыгрывал очередную комбинацию. Пауль Кайзер (1845–1898), начальник департамента колоний в министерстве иностранных дел, считал, что Бисмарк специально раздувал кризис в рейхстаге. По его мнению, это был виртуозный ход мастера шахматных комбинаций, нацеленный на то, чтобы «поставить мат королю»68. В любом случае Бисмарк всегда мог сделать вид, что возмутитель спокойствия не он, а новый распорядитель империи, не желающий считаться с реалиями. Бисмарк спровоцировал поражение «картеля», отказавшись пойти на компромисс по вопросу о высылке и угодить тем самым национал-либералам. Они стали жертвами, а он сохранил за собой свободу маневра. Теперь ему надо было провести военный законопроект и продлить действие закона против социалистов. Его военный министр Юлий Верди дю Вернуа, один из трех «полубогов» 1870 года, задумал предложить враждебному рейхстагу двухгодичную военную службу в обмен на согласие одобрить бюджетный законопроект – по иронии судьбы, именно такой компромисс Бисмарк хотел предложить ландтагу в октябре 1862 года, но король его не поддержал.
У Бисмарка имелся и другой вариант действий – уговорить партию Центра одобрить оба закона в обмен на отмену последних ограничений, наложенных на деятельность католической церкви. 10 марта Виндтхорст встречался с Блейхрёдером, и тот настоятельно просил его нанести визит Бисмарку. Неизвестно, действовал ли Блейхрёдер по собственной инициативе или выполнял поручение канцлера. 12 марта 1890 года Виндтхорст предъявил свою визитку при входе в дом Бисмарков и был незамедлительно принят. Маргарет Лавиния Андерсон очень экспрессивно описала встречу двух политических титанов:
...
«Бисмарк тепло приветствовал своего давнего оппонента, усадил его на софу, подоткнув подушки за спину. Затем сел рядом с ним и, закинув голову на поперечину, начал излагать свое видение сложившейся политической ситуации. Ему нужна поддержка. Какая цена устроит Виндтхорста? Для депутата наступил долгожданный момент. «Отмена закона об изгнании», – сказал он. «Сделано», – изрек Бисмарк. «Пересмотр Anzeigepflicht [105] в соответствии с формулой, предложенной конференцией епископов, – продолжал Виндтхорст. – Свобода миссионерской деятельности, восстановление status quo ante [106] в делах церкви, включая возвращение иезуитов». На последнее требование Бисмарк ответил уклончиво, но все-таки сказал: «Осуществимо. Конечно, не сейчас, а постепенно…» И в этом прозаическом стиле Бисмарк согласился на уступки, которых Виндтхорст добивался восемнадцать лет… Неожиданно возникшая потребность друг в друге ликвидировала все различия в рангах и манерах поведения, барьеры и взаимную неприязнь; два старика беседовали, как давние приятели, какими они в определенной мере и были. Виндтхорст предупредил Бисмарка: «Если кто-то вам скажет – подавайте в отставку, через пару недель вас позовут обратно, – не верьте ему. Я прошел через все это дважды в Ганновере. Не верьте ни одному слову. Если вы уйдете, то не вернетесь. Оставайтесь на своем месте». Бисмарка нисколько не покоробила такая фамильярность. «Это верно, – сказал он. – В этом деле у вас есть опыт. Должен признать, вы были со мной очень откровенны». Уходя, Виндтхорст понимал, насколько слабы шансы, что обещанные уступки когда-нибудь будут реализованы. Когда в тот же вечер его встретил Порш, он выглядел ошарашенным. «Я только что побывал возле политического смертного одра великого человека», – сказал Виндтхорст»69.
На следующий день, 13 марта 1890 года, граф Отто фон Гелльдорф-Бедра (1833–1908), лидер консерваторов в рейхстаге, созвал экстренное заседание фракции и потребовал от своих коллег не соглашаться ни на какие уступки ни по септеннату, ни по вопросам религии и образования. Это означало, что, несмотря на 106 депутатских мест партии Центра, примирение с Виндтхорстом не обеспечит Бисмарку конституционное большинство в рейхстаге. Встреча с Виндтхорстом его скомпрометировала, но выживанию никоим образом не способствовала.
14 марта Бисмарк запросил у кайзера аудиенцию, но Вильгельм даже не ответил. Бисмарк в своих мемуарах подробно и колоритно описал дальнейшие события. На следующий день в девять утра его разбудили сообщением о том, что кайзер прибудет через тридцать минут. Канцлер едва успел одеться, для завтрака у него уже не оставалось времени. Начал он свой доклад со встречи с Людвигом Виндтхорстом. «И вы не выставили его за дверь?» – удивился кайзер. Бисмарк ответил, что принимает всех парламентских коллег, если они ведут себя достойно. Затем кайзер обрушился на него с обвинениями в том, что он переговаривается «с католиками и евреями» за его спиной. Бисмарк отреагировал раздраженно, съязвив, что ему скоро придется отчитываться обо всех частностях личной жизни70. Кайзер рассказывал потом Фили Эйленбургу:
...
«Я сидел за столом, зажав саблю между колен и дымя сигарой. Канцлер стоял передо мной, и его злость действовала на меня успокаивающе. Внезапно он взял тяжеленную папку и швырнул ее на стол в мою сторону. Я испугался, что он бросит в меня чернильницу. Да, я схватился за саблю! До сих пор не могу поверить в это»71.
