в Палермской гавани
1807 года декабря 27 дня с. ст.
Имея в шлюпке белый флаг, пристал я к «Роял-Со-верин». Капитан корабля, встретив меня у лестницы и не допустив караульного офицера завязать мне глаза, пожав мне руку, сказал: «Вот как обстоятельства переменяются, и мы теперь неприятели; но, однако ж, никогда, конечно, не будем врагами. Англичанин и русский всегда будут уважать и любить друг друга». Между тем подошли мы к двери, шесть часовых с офицером отдали мне честь, мы вошли в каюту. Адмирал выступил вперед, поклонился, разорвал пакет, развернул письмо, наморщил брови, поднес письмо ближе к глазам, потом подошел к окну, еще раз посмотрел, хладнокровно улыбнулся и, подавая оное капитану, сказал: «Похоже на греческие литеры». Потом, обернувшись ко мне, продолжал: «Я не умею читать по-русски; вы говорите по-английски, то чтобы скорее кончить наше дело, объясните, в чем смысл письма вашего заключается?» – «Мне поручено только вручить его Вашему Превосходительству». – «Так вы хотите весть дипломатическую переписку». – Я молчал.
Адмирал взглянул на меня и, уразумев, что я отвечать не хочу, закинул руки на спину и начал ходить по каюте; при каждом обороте окидывал он меня с ног до головы суровым взором; я смотрел в окно или опускал вниз глаза. Адмирал остановился и, подумав несколько, наконец отрывисто сказал: «Пожалуйста, обождите, я позову вас, когда будет нужно». Я поклонился; вышел, меня проводили в кают-компанию. Знакомые офицеры, обступя меня, спрашивали: «Чем вы кончили?» – «Ничем», и разговор обратился на посторонние предметы. Подали чай, завтрак и газеты. Каждый офицер приглашал меня в свою каюту, потом водили меня по всему кораблю, считали, сколько ядер попало в него в Трафальгарском сражении, и, наконец, показали прекрасный арсенал на кубрике. Ружья, сабли, пистолеты, чистые и светлые как стекло; гвозди, рымы, блоки и прочие принадлежности расположены по стенам точно так, как в галантерейной лавке. Вышед наверх, я посмотрел на часы, и четыре часа уже прошло. Как англичане и у министра своего не могли, видно, сыскать, кто бы перевел письмо, то меня в сие время позвали к адмиралу в каюту.
«Садитесь. Вы не хотите сдаться? – так начал Торнброу. – И конечно думаете, что я не имею права взять фрегат ваш силой, или на что-нибудь надеетесь?» – «Мы сначала полагали, – отвечал я, – что вы для одного фрегата не нарушите должного уважения к королю, которому невозможно, как казалось, предать нас в руки неприятеля; надеялись, что Его Величество не потерпит, чтобы в его гавани, в его глазах, оскорблен был флаг того императора, который два раза возвращал ему престол; но теперь мы знаем ваше намерение и его мысли, не ожидаем ни от кого никакой помощи и почитаем себя обязанными исполнить то, что долг нам повелевает». – «Оставим рассуждения, – возразил адмирал, – и заключим тем, что вы должны сдаться, ибо переговоры наши иначе кончиться не могут». – «Одно средство, которое от имени капитана осмеливаюсь предложить Вашему Превосходительству, может вас и нас избавить нарекания: позвольте фрегату выйти из Палермо; позвольте нам воспользоваться принятым морскими державами правом и после 24 часов, не нарушая сих прав, не оскорбляя короля, мы в море, а не в гавани, сражаясь, решим, кому пред кем спустить флаг». Адмирал, никак не ожидавший такого предложения, взглянув на «Венус», видный в окно, сказал: «The bird, which is in a cage, more walue than in air (Птичка в клетке всегда лучше, нежели на воле). Не правда ли, что фрегат ваш весьма легок на ходу? Но неужели вы думаете ускользнуть от целой эскадры? Я не могу, однако ж, – продолжал адмирал, несколько подумав, – согласиться на предложение ваше, во-первых, что обязался бы ответом моему правительству за напрасное пролитие крови тогда, когда могу и без оного достигнуть своей цели; во-вторых, из личного уважения к русскому мужеству и щадя жизнь храбрых ваших людей, в других случаях могущих с пользой служить своему Отечеству, я не отнимаю у вас чести, предлагая сдаться целой эскадре; а не одному кораблю». – «Вашему Превосходительству уже известно, что мне поручено только доставить вам письмо и с ответом вашим возвратиться». – «Очень хорошо, я дам ответ, но последний, после которого не приму никаких возражений и предложений».
Капитан, пригласив меня в свою каюту, как кажется, имел поручение уговорить меня. Вот разговор мой с ним: «Неужели в самом деле вы хотите защищаться против пяти кораблей первого ранга; мужество в сем случае не у места; любящему свое Отечество должно беречь жизнь для лучших обстоятельств. Сдаться превосходному в силах неприятелю отнюдь не бесчестно, я вам мог бы привесть многие на сие примеры, но скажу только один: в прошедшую войну два наших корабля в тумане сошлись с испанским флотом и сдались без драки». – «Русские, – отвечал я на сие, – без сражения никогда не сдаются». – «Но в нынешнем положении, – возразил капитан, – кому-нибудь из нас надобно уступить, и это, конечно, вам. Если капитан и офицеры согласятся, – продолжал капитан, – сдаться без сражения, то не будут иметь причины жаловаться на плен. Вы в Англии будете в гостях, везде хорошо приняты, и особенно с моей стороны предлагаю вам дом мой в Лондоне». – «Свободным, а не пленным, я был бы обязан благодарить за вежливость вашу, г. капитан; но теперь повторяю вам, что я не уполномочен весть переговоры и, чтобы не тратить напрасно слов, прошу позволить мне возвратиться на фрегат». Тут доложили капитану, что едет министр Друммонд.
Я прохаживался на шканцах с офицерами, как вдруг подняли сигнал, и вскоре со всех кораблей баркасы с верпами пошли к кораблю «Эгль». Это значило, что решились взять «Венус» силой. Подошед к капитану, я просил его доложить адмиралу, не угодно ли ему будет дать мне, не медля, ответ. «Его Превосходительство, – отвечал мне капитан, – желает, чтобы вы остались здесь, а шлюпку вашу можете отпустить». – «Остаться здесь? Неужели, г. капитан, вы хотите задержать меня? Напомните Его Превосходительству, что я парламентер, и кто поверит, что меня задержали? Товарищи мои подумать могут, что я сам, по своей воле, у вас на корабле остался. Надеюсь, что английский адмирал без нужды и без причины так бесчестить меня не пожелает». – «Успокойтесь, – пожав мне руку, сказал капитан. – Поезжайте; очень, впрочем, жалею, что вы, будучи уже ранены, не хотите избавить себя опасности, которой могли бы избегнуть».
Во время, как я находился на английском адмиральском корабле, капитан наш ездил к министру, прося его не оставить своей помощью. Дмитрий Павлович отвечал ему: «Я с своей стороны по долгу службы сделаю все, что будет возможно; еду сей час к королю и предложу ему последнее средство избавить вас от рук англичан; впрочем, вы люди военные, и если предложение мое королем принято будет, а вы не рассудите оному последовать, в таком опасном случае сами собой располагать должны».
