Председатель ушел. Наши конвойные, резонно решив, что суд определил нам явно недостаточное наказание, вознамерились добавить своими силами. А посему, сняв для удобства наручники, они принялись избивать нас прикладами карабинов, сочетая принудительную добавку к приговору с традиционной разминкой. А мы, чрезвычайно довольные исходом дела, изворачивались на полу, подставляя под удары менее значительные части тела.
Я вместе со всеми остальными старался как можно чаще подставлять руки. Но не всегда это удавалось. И когда ненароком получал удар по незащищенной голове, из глаз стремительно сыпались искры, а потом, как в замедленной съемке, они тормозили свой бег и выстраивались в овальные фигуры, в точности повторявшие форму полных отчаянного страдания глаз девушки.
И я был счастлив!
А что у нас? Те самые бараки,
На нарах сотни бьющихся сердец,
Горит свеча, и в темном полумраке
Вздыхаем мы: « Да скоро ли конец?»
Из тюремного фольклора
- Ну, братки, вот везуха подкатила! Сейчас наверняка на зонах поминают наши души. Вот хохма будет, как приедем! - радовался Чума, размахивая руками с перебитыми пальцами.
- Не рано ли радуешься, Чума? - возразил Колючий. - Много ты видел тех, кого объявляли в расстреле?
- Да вроде никого, - почесал в затылке Чума.
- То-то, никого. А куда они подевались, знаешь?
- На Магадан, наверно, киданули.
- А ты ничего не слышал про бугановскую «дачу»? - поинтересовался Колючий.
- Да что-то краем уха слыхал, - с сомнением произнес Чума.
- Так вот, там они все. Не дай бог и мы туда загремим. Уж лучше бы разменяли.
Нас всех, шестнадцать человек осужденных спецлагсудом, поместили в ту камеру карцера, в которой еще сегодня утром сидели мы втроем. Шрам притащил курева на всех и всячески заискивал перед нами. Но, несмотря на это, участь его была решена.
- Говорят, Шрам, ты наших братков забижал. Нехорошо это. Некрасиво. Ведь старый, пес! Неужто не поймешь, что ты уже труп? - взглянул на него Колючий.
- Мусора заставляли… - понуро промолвил Шрам.
У мусоров своя работа, а у тебя - своя. И так в дерьме по уши. Ну, тебе виднее…
Колючий был довольно авторитетным вором в законе. На вид ему можно было дать лет пятьдесят. Худощавый, с крючкообразным носом, внешностью он напоминал Бабу Ягу. Несмотря на свой возраст, Колючий был необычайно подвижен, превосходно бил чечеточку, великолепно пел блатные песни, с заводным азартом играл в карты. За свою жизнь он перепробовал все воровские специальности, но в последние годы остановился на взломе сейфов. Медвежатник[25] он был отменный. Недаром родился и жил в городе мастеров Туле. Но гастролировал по всему Союзу. За свои пять ходок Колючий отсидел в общей сложности пятнадцать лет. Привычка всегда давать собеседнику высказаться, спокойно разобраться в любой ситуации, неторопливо излагать свои мысли снискала Колючему уважение всех окружающих его воров. Он был справедлив в спорных ситуациях и непримирим к нарушителям воровского закона.
Полную противоположность Колючему представлял из себя Чума. В свои двадцать семь лет он был чрезвычайно суетлив. В спорах азарт преобладал над разумом. С запальчивостью отстаивая свою точку зрения, он редко обращал внимание на доводы оппонента. Чума был майданником[26]и обычно трудился на вокзалах и в поездах, хотя внешность его нисколько не предрасполагала к данной деятельности и немало осложняла ему работу по специальности. Как только круглолицый, небольшого росточка, непоседливый, с резкими, угловатыми движениями и бегающими глазками Чума появлялся на вокзале, пассажиры начинали поближе придвигать к себе свои чемоданы, судорожно хвататься за сумочки и всем своим видом демонстрировать полную готовность к отражению возможного посягательства на их вещи со стороны этого юркого человечка. Несмотря на это Чума был сметлив и удачлив. Поэтому эта ходка была у него первой.
- Тебе виднее, - повторил Колючий таким тоном, что всем стало ясно: Шрам больше не жилец.
Про бугановскую «дачу» слышали все, но достоверно про нее не было известно ничего. Обычно такой контингент, как наш, долго на одной зоне начальство старалось не держать. Слишком много хлопот. Тут и побеги, подкопы, отказы от работы, разборки и многое другое. Поэтому раскатывали урки по всему Советскому Союзу и, каждый раз приезжая на новое место, собирали сходку и рассказывали на ней о положении в тех местах, в которых успели побывать.
О жизни в различных лагерях было известно всем. Устьвымьлаг, Китойлаг, Каргопольлаг и множество других представляли собой отдельные управления, жизнь в которых зависела от расторопности и характера начальства. Управления в свою очередь делились на «головные», «командировки», «подкомандировки». Сеть лагерей покрывала весь Союз. Особенно густо было на Колыме, в Якутии, в Архангельской и Вологодской областях. Средняя Азия по количеству лагерей не отставала от северных регионов. Но единственное место, информация о котором была покрыта мраком, - бугановская «дача». Ни один человек не вернулся оттуда. Зловещие слухи ходили об этом учреждении. Предполагали, что это нечто вроде Освенцима.
Утром надзиратели вывели всех за вахту, где нас ожидал усиленный конвой. В карцере под нарами, с затянутой петлей на шее, осталось лежать бездыханное тело Шрама.
- Куда двигаем, начальник? - поинтересовался Чума.
- На Кудыкину гору, - с насмешкой огрызнулся начальник конвоя. - Встань в строй! - вдруг окрысился он на замешкавшегося Чуму.
Шли весь день. Под вечер остановились на заснеженном берегу какой-то речушки.
- Вот и пришли, - заулыбался начальник. - Здесь вам покажут, где раки зимуют. И Шрам вам отрыгнется, и все остальные.
Через небольшой мостик навстречу нам, не торопясь, вразвалку, шагали люди с автоматами в военных полушубках, но без погон. Жесткий взгляд исподлобья. Пружинистая походка.
- Привет, начальнички! - заулыбался Коля. И в тот же момент удар приклада автомата сбил его с ног.
- Весело стало? Сейчас рыдать будешь!
Мгновенный профессиональный прием - и Николай, сложившись пополам, неподвижно застыл на снегу.
- Поздравляю! - врастяжку манерно произнес один из вновь прибывших конвоиров. - Поздравляю с благополучным прибытием на «дачу». Поднимайте своего зубоскала - и вперед! И если кто-нибудь из вас откроет свой поганый рот, я всажу ему туда с десяток отличных свинцовых пилюль. Надеюсь, все понятно?
Да, нам стало все понятно. Такую изысканно-издевательскую речь, вместо топорных, коротких фраз мы на зонах еще не слышали. Этих шестерых не сравнить с теми увальнями-надзирателями, которые до сих пор нам встречались. Там жестокость проявлялась от скуки, для самоутверждения, по привычке. Порой она сменялась добродушием, участием, сочувствием. Надзиратели, конвоиры, начальство - все обладали различными чертами характера. Были злые и добрые, глупые и умные, скептики и доверчивые, жадные и щедрые, пессимисты и оптимисты. Здесь все шестеро были одинаковы, как роботы. Беспощадный стальной блеск глаз, уверенная настороженность, моментальная реакция и ничего человеческого.
