а Данелия – одинок, как утес.
Я выслушала предложение и стала думать: зачем мне ехать? Сценарий – не мой. Автор Саша Бородянский. Данелия – не мой. Муж Любы Соколовой, пусть гражданский, но все равно. У них семья.
В каком качестве я поеду? Обслуживать чужой сценарий и настроение режиссера?
А меж тем у моего мужа нет выходного костюма. А в продажу поступили польские костюмы, серые, с едва заметной клеткой. Очень элегантные.
Я пошла в магазин и купила мужу польский костюм. Деньги кончились.
Данелии я сказала, что не приеду. Настроение испортилось у обоих. Он пространно что-то говорил по телефону на тему долга и счастья. Из этой беседы вытекало, что я должна добавить ему счастья. В этом состоит моя миссия. А долг у него перед семьей. Но у меня тоже долг перед моей семьей, и я больше не хочу так жить. Похоже, я стою на льдине. Льдина подо мной треснула и стала разъезжаться. И ноги тоже пошли в разные стороны. Одна нога вправо, другая – влево. Чем это может кончиться? Либо я разорвусь, либо утону.
На дворе стояла ранняя весна. Я поехала в «Литературную газету», не помню зачем. Туфли проваливались в жижу снега с дождем. Я шла и плакала. Мне было очевидно, что я села между двух стульев.
Отношения с мужем заметно испортились. Он махнул на меня рукой и жил автономно. Новый костюм висел в шкафу невостребованный.
Сонечка переживала и тихо ненавидела.
Я приняла решение о независимости, как африканское государство. Это решение далось нелегко. Я похудела вдвое. Лицо стало зеленым, под глазами – синие круги.
Я заподозрила, что у меня рак. Легла на диван лицом к стене и стала умирать.
Игорь строго спросил:
– В чем дело?
– Я умираю, – объяснила я. – У меня рак.
– Кто сказал?
– Никто не говорил. Я сама знаю.
Игорь вызвал родителей. Родители тут же прискакали на палочке верхом.
Соня сняла плащ и села возле меня на диван.
– Вика! – начала она торжественно. – Ты должна взять себя в руки! Даже если есть причина, ты все равно должна взять себя в руки. А если нет причины – тем более.
Соня говорила официально, как директор школы. Эти простые слова проникали в самое мое нутро, как молитва проникает в душу верующего. И я верила. Внимала. Моя душа откликалась. Почему? Потому что Сонечка была неравнодушна. Она меня понимала. Она и сама была молодая и испытывала нечто подобное. У нее тоже был лидер и муж Лева. На фоне лидера Лева казался тусклым, второсортным. Но это все мираж: лидер, не лидер… Надо спуститься с небес на землю и понять: лучше синица в руках, чем журавль в небе. Лидер нужен для кино. А жизнь – не кино. Жизнь – это каждый день. Это работа. И супруги, как два вола, должны тянуть общую телегу жизни, сообща любить своих детей.
Сонечка ничего такого не говорила, но все это было в ее голосе, назидательном, как лекция.
Вечером Игорь сказал мне неожиданную фразу:
– Ты – писатель. Твоя сила – в интонации. Гони ты всех своих соавторов.
Кино – это сплошное соавторство: сценарист + режиссер + актер + оператор + композитор. Фильм – это симфония, где каждый инструмент – соавтор.
А писатель – один, наедине с чистым листком и своим воображением. Писатель – маленький бог, из ничего создает свою вселенную. Нужна она кому-нибудь или нет – это другой вопрос. Но она – есть.
Как там у Александра Сергеевича: «Громада двинулась и рассекает волны. Плывет. Куда ж нам плыть?»
«Афоня» снимается где-то под Ярославлем. Это близко от Москвы. Несколько часов на электричке.
Данелия попросил меня привезти сетку апельсинов. Это нужно было для съемки. Я согласилась и привезла. Почему бы и нет? Меня встречали шумно. В первых рядах – Савелий Крамаров с цветами. Он вручил мне цветы. Они были пыльные и грязные, сорванные с привокзальной клумбы. Хотелось дать этими цветами ему по башке. Но сие невежливо. Я приняла.
Далее следовал прием в сельской столовке. Центральное блюдо – котлеты из сомнительного фарша.
Савелию в ту пору было тридцать семь лет. Умер он в шестьдесят. Практически расцвет. В Америке.
О его смерти я узнала по радио. Было сказано: «Умер он тихо». Мне почему-то кажется, останься он в Москве, жизнь его пошла бы по другой колее.
Он так был предназначен для жизни, для веселья, для творчества. Он весь как грибной дождь. Без него – скучно.
Очень жалко Савелия и как-то обидно за него. Просверкнул как факел и погас. И где-то далеко его могила. И кто на нее придет? Разве что кучка эмигрантов…
«Афоня» снят. Поставлена точка. Последний съемочный день.
Группа решила отметить это событие. Позвали меня. Отправились в ресторан Дома литераторов. Там было красиво и недорого.
Пускали только писателей, поэтому я была необходима. Я уже к тому времени состояла в Союзе писателей. Могла прийти сама и привести гостей.
Входом заведовал Михаил Семеныч – маленький еврей, хитрющий и знающий свое дело. Где он сейчас?
Мы прошли. Уселись за столик под лестницей – уникальная лестница, резьба по дереву невиданной красоты.
В этом зале принимали Клинтона, если я не путаю. Может быть, Рейгана. Короче, самую статусную фигуру современности.
У Данелии было прекрасное настроение. Во-первых, закончен труд, завещанный от Бога. Во-вторых, предстояла реальная яркая выпивка. Он не пил долго, поскольку снимал, и трубы горели.
Началось торжество: тосты, закуска, выпивка, изумительно красивый деревянный зал, витражи, дух прежних хозяев, которые жили в этом особняке до революции. Говорили, что ЦДЛ (Центральный дом литераторов) – это дом Ростовых. Здесь ходили Пьер Безухов и Андрей Болконский, порхала Наташа.
Вряд ли, конечно. Всех этих героев придумал Лев Николаевич. Но хотелось верить.
Прошел час. Первым встал Куравлев и сказал:
– Я должен идти домой. Я обещал жене прийти пораньше.
Куравлев обожал свою жену.
Еще через полчаса поднялся Саша Бородянский:
– Мне надо идти за ребенком в детский сад.
– Ну, Саша… – взмолился Данелия.
– Не могу же я оставить ребенка в детском саду. Он подумает, что его бросили.
Следующим засобирался оператор.
– Сегодня футбол, – объяснил он. – Играет «Спартак».
Через два часа все разошлись. Остались двое: Данелия и я. Мне тоже надо было идти домой, но я не могла бросить его одного.
Данелия сидел печальный, преданный ближним кругом, как царь Николай II перед отречением от престола.
Я молчала. Что тут скажешь? У каждого своя жизнь, и
