подозреваемого в шпионаже, на нашей территории, находящегося под наблюдением, не являлось опасным для государства. А быстрота и выгода реализации бриллиантов это оправдывало». На вопрос следователя, были ли операции с бриллиантами секретными, Генрих Григорьевич ответил утвердительно, но с очень любопытной оговоркой: «Для иностранного государства — да, если б они знали, что продает Советское государство. Атак как они знали, что Лурье является частным лицом и Френкель тоже частное лицо, то секретность отпадала».
В обстановке секретности и бесконтрольности значительная часть казенных бриллиантов и валюты наверняка прилипала к рукам Лурье, Френкеля и Ягоды. Однако, как мы помним, в протоколе обыска у Генриха Григорьевича не значилось ни валюты, ни драгоценностей — только советские дензнаки. Это наводит на мысль, что Ягода где-то устроил тайник.
Но где? Может быть, у секретаря НКВД и своего личного секретаря Павла Петровича Буланова, расстрелянного вместе с шефом по делу «правотроцкистского блока»? На допросе 13 мая 1937 года Генрих Григорьевич признался, что у Буланова хранился «нелегальный валютный фонд, который был мною создан в целях финансирования моей контрреволюционной деятельности, в целях «покупки» нужных мне людей». Вполне вероятно, что вместе с валютой у Буланова были спрятаны и бриллианты. Неизвестно, выдал ли он следователям ценности, но даже если выдал, это не спасло его от пули. Однако вряд ли все свои средства Генрих Григорьевич решил передать на хранение бывшему секретарю.
Он мог спрятать клад на одной из тех дач, которые в апреле 1937-го не обыскивали, поскольку после ухода из НКВД Ягода там больше не жил. Например, на даче в Гильтищеве под Москвой, на Ленинградском шоссе, куда он любил ездить вместе с Тимошей. Личная повариха Ягоды Агафья Сергеевна Каменская показала: «Ягода приезжал в Гильтищево обычно днем, оставался часа на 2. С ним всегда бывала Надежда Алексеевна, молодая красивая женщина». А может быть, у нее-то Ягода и хранил свои сокровища? Или у какой-то другой, неизвестной нам любовницы?
Выдавать чекистам валюту с драгоценностями Генриху Григорьевичу было не с руки — этот шаг наверняка расценили бы не как стремление внести свой вклад в строительство социализма в СССР, а как лишнее доказательство хищения государственного имущества в особо крупных размерах. Так что клад первого наркома внутренних дел, вполне возможно, еще ждет своего графа Монте-Кристо…
Существует предание, что признаться в мнимых преступлениях Ягоду вынудили с помощью несколько необычного приема. Агнесса Ивановна, вдова видного чекиста С. Н. Миронова-Короля, процитировала рассказ Фриновского, заместителя Ежова: Ягода не соглашался дать нужные показания. Об этом доложили Сталину. Сталин спросил: «А кто его допрашивает?» Ему сказали. Сталин усмехнулся, погасил трубку, прищурил глаза: «А вы, — говорит, — поручите это Евдокимову» (тому самому Евдокимову, которого в 1934 году Генрих Григорьевич выжил с поста начальника секретно-политического отдела ОГПУ. — Б. С.).
Евдокимов тогда уже никакого отношения к допросам не имел… Сталин его сделал членом ЦК, первым секретарем Ростовского обкома партии. Его разыскали, вызвали. Он выпил стакан водки, сел за стол, засучил рукава, растопырил локти — дядька здоровый, кулачища во!
Ввели Ягоду — руки за спину, штаны сваливаются (пуговицы, разумеется, спороты). Когда Ягода вошел и увидел Евдокимова за столом, он отпрянул, понял все. А Евдокимов: «Ну, международный шпион, не признаешься?» — и в ухо ему… Сталин очень потешался, когда ему это рассказали, смехом так и залился…»
Даже если это всего лишь легенда, она хорошо передает дух времени. Кстати сказать, Е. Г. Евдокимов был другом нового наркома Ежова, и идея использовать его против Ягоды могла принадлежать самому Николаю Ивановичу. Но пыточное усердие не спасло Ефима Георгиевича. Он был арестован накануне падения Ежова, а расстрелян всего на два года позже Ягоды.
Но вернемся к вопросу о связях Ягоды с правыми. На первом допросе он заявил, что в начале 30-х годов, уже после разгрома группировки Бухарина, якобы сказал Рыкову: «Вы действуйте. Я вас тревожить не буду. Но если где-нибудь прорвется, если я вынужден буду пойти на репрессии, я буду стараться дела по правым сводить к локальным группам, не буду вскрывать организации в целом, тем более не буду трогать центр организации». Этот свой поступок Генрих Григорьевич объяснил следующим образом: «Мое положение в ОГПУ в то время до некоторой степени пошатнулось. Это было в период работы в ОГПУ Акулова. Я был обижен и искал помощи у правых». Летом 1931 года Ягода был приглашен на дачу Томского в Болшеве. Там будто бы присутствовал Александр Петрович Смирнов, член Президиума ВСНХ и один из ближайших сторонников Бухарина, который уверял в необходимости блока правых с троцкистами и зиновьевцами. Томский же, по словам Ягоды, «начал свой разговор с общей оценки положения в стране, говорил о политике ЦК, ведущей страну к гибели, говорил, что мы, правые, не имеем никакого права оставаться в роли простых наблюдателей, что момент требует от нас активных действий».
Вот тут уже Ягода говорил под диктовку следователей. Ведь Иван Алексеевич Акулов работал в ОГПУ с конца июля 1931 по сентябрь 1932 года, когда стал первым зампредом, оттеснив Ягоду на положение второго. Подобное понижение Генриха Григорьевича, возможно, и огорчило, однако ему хватило бы здравого смысла не обращаться за помощью к Рыкову И другим сторонникам Бухарина, уже выведенным из Политбюро и смещенным со всех сколько-нибудь значительных постов. Тем более что вскоре выяснилось: Акулов оказался столь же декоративной фигурой, как и Менжинский, в делах ОГПУ не разбирался и оставил реальный контроль за деятельностью органов за Ягодой.
Что же касается его готовности помогать подпольному «правотроцкистскому блоку», то это вообще из области чистой фантазии следователей. Не такой человек был Генрих Григорьевич, чтобы отдавать свою жизнь за идею. Он хотел просто хорошо жить, ни в чем себе не отказывая, и положения фактического руководителя ОГПУ для этого было вполне достаточно. Но Сталин собирался осудить Бухарина, Рыкова и других лидеров правых на открытом процессе, где наверняка всплыл бы вопрос об их связях с Ягодой в конце 20-х годов. Генриха Григорьевича пришлось бы смещать с поста шефа НКВД и переводить в какой-нибудь второстепенный наркомат. А знал он слишком много. Вот Сталин и решил избавиться от Ягоды самым элегантным образом, сделав его одним из фигурантов процесса «правотроцкистского блока».
По ходу следствия Ягода довольно быстро признал участие в заговоре с целью государственного переворота. Сперва, в начале 30-х, будто бы готовился только «дворцовый переворот», без его непосредственного участия, так как «охрана Кремля тогда была не в моих руках». Позднее по заданию правых, через главу армейских чекистов Марка Исаевича Гая,
