Ленин говорил о саботаже, который был начат интеллигенцией и чиновничеством, которые в массе буржуазны и мелкобуржуазны.
Соглашаясь с мнением Дукельского о необходимости очистить партию от «бессовестных случайных попутчиков, от рвачей, авантюристов, прихвостней, бандитов», В. И. Ленин писал: «Но, чтобы очищение шло полнее и быстрее, надо, чтобы искренняя беспартийная интеллигенция помогала нам в этом… тогда муки родов нового общественного уклада значительно сократятся и облегчатся».
Письмо Дукельского и особенно ответ Ленина настолько меня взволновали, что спать я уже не мог и сидел держа перед собою раскрытые и давно прочитанные страницы.
Вот он, представитель старой русской интеллигенции. Он эмоционален, легко обижается на грубость, резкость в обращении с ним. Часто не может правильно мыслить, производить переоценку ценностей, для этого ему иногда требуется длительное время. Вернее, не каждый из них правильно может понять и оценить наши мероприятия и наши действия, но многие из честных непредубежденных людей могут. Профессор Дукельский смог. Несмотря на то что он был лично обижен. О своих обидах он написал Ленину и, получив ответ Ленина, отбросил все свои личные горести и стал трудиться на укрепление Советской власти. Логика, сила ленинского убеждения были так велики, правда ленинских слов была так волнующа, что он вступил в партию и вместе с партией не покладая рук участвует в строительстве Советского государства.
Нам, работникам оборонной промышленности, поручено самое важное — создание средств защиты нашего государства. Государства, за которое отдали свою жизнь многие тысячи борцов, за которое мы вели бои с многочисленными врагами, внутренними и внешними. Кем были мы еще несколько лет назад, до Октябрьской революции? Какой была тогда наша страна? «Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь»? — об этом нам напомнил И. В. Сталин в феврале 1931 года на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности.
Тогда же он говорил о необходимости увеличивать темпы нашего движения вперед.
«Задержать темпы — это значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться битыми. Нет, не хотим!» И передо мной как на табло загорелись слова: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это было доходно и сходило безнаказанно».
Каждая фраза этого выступления буквально жгла своей правдой, призывая к тому, чтобы возможно быстрее поднять нашу индустриальную мощь — нам это поручено в области военной техники. Мы должны это сделать — и сделаем. Как бы это не было трудно. Как важно, чтобы все участвующие в нашем великом деле отчетливо понимали это.
Профессор Дукельский написал Ленину резкое письмо и получил такое обстоятельное и убедительное разъяснение, что человек понял главное — великую правду ленинских слов и вступил после этого в партию. Стал коммунистом.
Вот что значит ленинский метод убеждения и как важно изучать его и пользоваться им.
…Четвертый час. Надо ложиться спать и соснуть хотя бы два-три часа. Завтра будет рассматриваться план строительства крейсеров — нам нужно готовиться к защите наших заявок на оборудование.
Я любил бывать на Северном заводе, одном из старейших предприятий страны. Мастерство здесь передавалось от поколения к поколению, и в некоторых цехах работали деды, отцы и внуки. Опыт старших совершенствовался знаниями молодых. На заводе и в рабочем поселке знали о всех радостях и неудачах, а также непревзойденном искусстве старых мастеров.
С завода я всякий раз выезжал обильно нагруженный новыми сведениями, которые нельзя почерпнуть из учебников. Каждый старый мастер, кузнец, литейщик, прокатчик были живыми книгами, в которых так много было всего записано, что никто не в состоянии был бы перенести то, что они знали и хранили в своей памяти, на листы бумаги. Да и нелегко эти книги читались. Дружбу здесь заводили с разбором, к людям, прежде чем открыться перед ними, присматривались.
На заводе я всегда останавливался на квартире для приезжих. Это был своего рода клуб руководящего состава завода. Кое-кто из руководства жил не на заводе, а в городе. А до него добрых три десятка километров. Поэтому, чтобы не ехать поздно домой на городскую квартиру, здесь часто ночевали заводские работники после различных совещаний. Засиживались далеко за полночь. Кормила нас хозяйка — пожилая, одинокая женщина. Почему-то в памяти сохранился гороховый суп с мелко нарубленной ветчиной, который был почти неизменным, дежурным блюдом.
Нередко на квартиру для приезжих заходил и секретарь районного комитета партии Терентьев. Он был частым гостем на заводе и неплохо знал производство. В прошлом он сам был работником Путиловского завода, принимал активное участие в революции, штурмовал Зимний, сражался с Юденичем. Ну, а затем перешел на партийную работу. Сначала его избрали членом районною комитета, а затем секретарем.
Терентьев обладал феноменальной памятью, живым аналитическим умом, был чрезвычайно наблюдательным, знал уйму людей, их наиболее примечательные черты. Встречи и разговоры с ним всегда давали что-то новое, свежее и вместе с тем воскрешали в памяти героику первых лет революции и отдельные яркие эпизоды борьбы, которые он в своей исключительной памяти хранил великое множество.
Однажды, когда я находился на квартире для приезжих, пришел Терентьев. Он поздоровался с находившимися в самой большой комнате, которая служила столовой, и весело произнес:
— Ну и голоден я, братцы, как будто бы неделю во рту ничего не было. А ведь плотно позавтракал, когда из дому уходил.
— А когда это было? Тебя я в литейном видел еще в девять утра. А теперь уже десятый час вечера. Кролик, если его не кормить двенадцать часов, подохнет. Я вообще не знаю, как это ты выдерживаешь только, — сказал один из находившихся в комнате.
— Видимо, мы не кролики, поэтому и выдерживаем. Анна Кондратьевна, не покормишь ли? — обратился Терентьев к хозяйке квартиры.
— Еще никто не ужинал. Садитесь все вместе, сейчас накрывать буду, — ответила хозяйка.
— Весь день на заводе провел, а собирался к часу дня в райкоме быть. Войду в цех — и уходить не хочется. Все-таки кто к чему привык, к тому его и тянет, — как бы оправдываясь в чем-то, произнес Терентьев. — Мастера мартеновского цеха говорили мне, что узким местом скоро будет разливка стали. Производительность печей растет, а площадь пролета для разливки остается прежней. Они уже на партийном собрании об этом говорили, а начальник цеха только огрызается: сам, говорит, знаю. Вот если бы, говорит, стены резиновые были, я раздвинул их, а ведь они не резиновые. А мастера правы, и огрызаться тут нечего, думать надо, как эту задачу решить.
