Сблизившись с Шинаси, Намык Кемаль страстно отдался работе в «Тасфири Эфкяр». Одновременно с борьбой за обновление языка и литературы, он ставит вопросы, касающиеся реформы быта, распространения просвещения, восприятия западной культуры.
В одной из своих статей он пишет: «у нас не существует ни одной книги, которая могла бы нравиться, если у нее отнять словесные украшения. Народ не способен понимать теперешний литературный язык. Ни одно произведение не написано естественно; обилие лицемерных преувеличений лишь способствует развращению нравов; смысл постоянно приносится в жертву формам. Мало того, не существует даже установившихся литературных приемов и правил. Между разговорным и литературным языком лежит столь глубокая пропасть, что иногда кажется, что это два разных, чуждых друг другу наречия. Таким образом наша литература не сослужила никакой службы нашей связи с народом». Позже, в предисловии к переводу с иранского «Весна знания», он еще раз произносит приговор над старой литературой и заявляет, что книги должны писаться не для избранных, а для всего народа.
«Тасфири Эфкяр» стала трибуной ожесточенной критики старой литературы. Все усилия Шинаси и Намык Кемаля были направлены против дальнейшего господства этой литературы «диванов» и хвалебных од. Надо было внедрить идею никчемности и невежественности этой литературы, доказать, что она носительница лжи и разложения.
Надо было дать образцы простого, общедоступного, общепонятного языка. Заслуга Шинаси и Намык Кемаля в этой области огромна. До них «высокий стиль» являлся непременным элементом всякой письменности. Человек, взявший перо в руки, немедленно переставал говорить обычным житейским языком, который он употреблял за минуту до этого. Если сын писал отцу, он не мог начать иначе, как «мой высокочтимый отец, эфенди»; в свою очередь, отец, обращаясь к сыну, писал: «свет очей моих, мой сын, эфенди». И когда Намык Кемаль в своих письмах к отцу ввел простое обращение: «батюшка», эта вольность сама по себе казалась по тому времени настоящей крамолой.
Целый ряд выражений и понятий, неизвестных до тех пор в турецком языке, как-то: отечество, свобода, нация, сознание, патриотизм, революция, мятеж, политика, энтузиазм – были введены в обиход Кемалем, непрерывно употреблявшим их в своих статьях.
Уже в самом начале работы в «Тасфири Эфкяр» обнаружился блестящий публицистический талант Кемаля. Его статьи полны полемического задора. Смотря по обстоятельствам, он то мягко поучает в своих статьях, то нападает на своих противников «с беспощадной стремительностью снаряда», по выражению одного из историков турецкой литературы.
Иногда он гибкий спорщик, иногда яростный, гневный критик. Его статьи будоражат молодежь и беспощадны к ретроградам. Недаром, уже вскоре после начала его журнальной деятельности, молодежь не звала его иначе, как «Федаи-Кемаль» – «подвижник Кемаль».
Мало-по-малу борьба, начатая за общедоступность языка, за приближение литературы к жизни, переросла в политическую борьбу, в которой Кемаль принял самое активное участие.
Если народ унижен, не верь, будто он лишен достоинства:
Изумруд, упавший на землю, хранит драгоценные свойства,
Подлы лишь те, кто поддерживает тиранов,
Собака тот, кто счастлив служить жестокому хозяину.
НАМЫК КЕМАЛЬ
Если севастопольская победа, ослабление векового врага – России, являвшейся всего несколько лет тому назад угрозой самому существованию Оттоманской империи, дали передышку турецкому самодержавию, то эта передышка была куплена дорогой ценой. Уже не говоря о тяжелых жертвах войны, десятках тысяч турецкой молодежи, легших под укреплениями Севастополя, Турция в уплату за спасение должна была широко открыть дверь европейскому капиталу.
Отныне европейский капитал, с помощью правительства Абдул-Азиса, принялся за превращение Оттоманской империи в свою колонию. Предоставив европейским финансистам и другим пенкоснимателям хозяйничание в наиболее важных отраслях турецкой экономики, султан спокойно продолжал тратить все доходы государства и получаемые от новых «друзей» займы на свои удовольствия и содержание безсчисленных придворных паразитов.
Золото льется рекой. Вдоль Босфора возникают сказочные мраморные дворцы: Долма-Бахче, Чераган и др., в которых переплетаются восточная и европейская роскошь. Пышные придворные празднества как-будто стараются затмить век Людовика XIV. Попрежнему страна остается без дорог, без школ, больниц, культурных учреждений. То строительство, которое ведут европейцы, лишь вредно для национальных интересов Турции, ибо оно является обычным типом колониального хищничества. Проведенные ими железные дороги, построенные порты, основанные банки – все это рассчитано на более прочное закабаление Турции, на превращение ее в колониальный рынок.
До сих пор казалось, что феодальная эксплоатация полностью выжала все соки из страны; оказалось, что колониальная сверхэксплоатация способна выкачать все то последнее, что оставалось у разоренного народа. Понятно, что это повело к новому сильному недовольству во всех слоях турецкого общества. В стране нарастало серьезное брожение. Усилились крестьянские восстания, и не только в христианских областях. Еще в начале крымской кампании на малоазиатском берегу, против острова Родоса, восстало племя зеебеков. Ряд городов был взят ими и разграблен. Айдинский губернатор бежал в г. Тир. Крупный кустарный центр Денизли оказался в руках восставших. Глава духовенства провинции, муфтий Сагиб-эфенди, был обезглавлен вместе с некоторыми другими духовными и нотаблями.[48] Вспыхнули и другие восстания в Анатолии.
Реформы Танзимата не ликвидированы, но им дана совершенно иная ориентация. Со смертью Решид-паши его преемники – столпы турецкой бюрократии – Али-паша и Фуад-паша во всей своей политике отражают интересы полуфеодального земледелия и духовенства. Если они и выступают сторонниками проведения ряда реформ, дающих некоторые права буржуазии (преобразование провинциальной администрации), пересматривающих феодальное законодательство и пополняющих его сообразно «духу времени», то все это делается ими постольку, поскольку в основном господство сохранялось в руках феодально-клерикальных слоев.
Политику султана и всемогущих временщиков Али и Фуада критиковали почти открыто, несмотря на усиливающиеся репрессии и всюду рыскавших шпионов. В этих условиях создалось первое тайное турецкое общество, несколько напоминавшее общество декабристов. Целью этого «Общества новых османцев»[49] было ограничение самодержавия, введение конституционного правления и борьба против иностранного засилия.
