Император перешел к столу, на котором лежали карты России, составленные в Париже. Булавки с разноцветными головками, воткнутые в разных местах, обозначали корпуса армии Бонапарта. На Двине, под Ригой, – маршал Макдональд, у Полоцка – маршал Удино. Им итти на Петербург, но разноцветные булавки застряли – и ни с места. На юге нацелились в поход австрийские корпуса. Император заметил булавку, готовую упасть: шатаются австрияки! – и воткнул ее покрепче.
В центре карты булавки всех цветов устремлялись к Смоленску. Обгоняя и тесня одна другую, они уже вонзались в дорогу на Москву: кто идет на восток, должен торопиться!
Наполеон склонился над картой, взяв горсть новых булавок.
– Вы прикажете генералу Домбровскому изменить маршрут… Корпус Латур-Мобура последует тем же путем!
Император прокладывал этот путь синими булавками. Новая дорога вилась змеей по лесам, южнее Московского тракта, и, минуя Москву, уходила на Калугу.
Маршал Бертье с беспокойством поднял глаза на императора: куда еще воткнет свои булавки его величество?
Пухлая рука вколола синюю булавку в маленький кружок с едва различимой надписью: Ельня.
– Отсюда, – Наполеон секунду помедлил, – отсюда они свернут на Вязьму, чтобы вновь присоединиться к армии.
Война, которая шла на Москву большаком, двинулась теперь и ельнинскими проселками. Дивизия генерала Домбровского, выйдя из Мстиславля, прижалась к лесным дорогам. Опаленный суглинок поднимался тучами едкой пыли. Барабаны били глухую дробь, чтобы вернуть на дорогу заблудившихся и отставших.
А стороной от этих дорог кочевали смоленские пахари. Кто всю жизнь не встречался, нынче свиделся в лесах. Беда одним кочевьем всех поверстала.
Невидимые глаза следили за врагом отовсюду. Невидимые руки сжимали дреколье: как будем домы отбивать?..
В Новоспасском стали тоже надвое жить: одной ногой дома, другой в лесу.
Аким и пчел перевел в дальнюю засеку, на походное положение.
– Пчелы, – сказал он, – за себя постоят, а мы, мужики, как?.. Рановато ты, Васильич, – обратился он к кавалеру Векшину, – в чистую вышел, Бонапарта не спросился. А он, памятливый, вспомнил про тебя, опять желает воевать с тобой!
Пошутил Аким, потом спросил деловито:
– Ну, кавалер, тебе все войны известны, какое твое распоряжение будет?
А повоевал кавалер Векшин довольно: с генералиссимусом Суворовым через альпийские поднебесные горы ходил и назад в Россию вышел. А после опять Европу от Бонапарта вызволял. Но такой войне, чтобы подле своей избы воевать или, к примеру, у новоспасской околицы фортецию строить, такой войне командиры не обучали.
– Тут, мужики, посмекать придется…
А пока что поставили на колокольню бессменную сторожу. Раньше бы Петрович ребят к колоколам ни в жизнь не допустил, а теперь удостоил. У Николки-поваренка, у Анисьиного Васьки, у старостиной мелкоты не глаза – трубы-дальнозоры оказались. В те дальнозоры не то что человека, – перелетную птицу углядят!
Сели на колокольне Николка с Васькой, таращат зенки во все стороны: как бы какой Палиён оборотнем не прошмыгнул.
Народу дела было по горло. Мужики городили завалы, чтоб не проник злодей к лесному их жительству. Наточили топоры. Наново отпустили косы.
– Что еще прикажешь, кавалер?
Бабы и девки с ночи выходили в поля, жали остаточный хлеб.
Отец Иван с серпом шел вместе с ними.
– Эх, торопился-недоторопился хлебушко! Да уж какой ни есть – не злодеям оставлять!..
На гумнах без передышки молотили. Груженные зерном подводы одна за другой выезжали на Рославль, подальше от незваных гостей.
А времени оставалось считанные часы. Люди, проходя мимо колокольни, закидывали головы:
– Эй, Петрович!
Высунется вместо Петровича Николка:
– Чего?
– Не видать?
– Нетути!
Хотел было прокричать Николка, что за Десной зарево встало, да ведь дальнее зарево, такое дальнее, что в тех местах Николка сроду не бывал. Уселся поудобнее и уставился на зарево. Чуть дрожа, оно медленно поднималось ввысь. Посмотрел в другую сторону: никак опять? И впрямь припекает небо с другого края. Это, пожалуй, малость поближе.
– Васька, беги, кличь мужиков!
Мужики всходили на колокольню, смотрели, прикидывали, потом строго наказывали караульным:
– Глядите, пострелы, в оба: теперь уж скоро!..
На смену летнему зною ввечеру тянуло осенним холодком. На Ельню надвинулась мохнатая туча. Кто-то гнал по дорогам несметное стадо, и пыль, сбитая со всех дорог, закрыла шапкой-невидимкой полнеба.
– Теперь, мужики, пришел, теперь объявился, теперь встречай!..
И, не отрываясь, смотрели с колокольни в сторону Ельни. До Новоспасского оставалось ровно двадцать верст.
Осенние сумерки укрыли Ельню раньше, чем успели войти в нее передовые разъезды дивизии генерала Домбровского. Полки стали лагерем на ночевку перед смоленской заставой, не рискуя вступить до света в неизвестный город. Но напрасно скакали на рассвете по ельнинским улицам конные разъезды, напрасно шли авангарды с ружьями наизготовку. Только новые тучи пыли поднимались вверх. Можно было заходить в любой дом, сбивать прикладом замки, рыться во всех кладовых, клетях и закутах. Из погребов вытащили немногих стариков да старух. Но – вот так страна! – во всем городе не было ничего съестного! В Ельне не оказалось ни коров, ни свиней, ни единого барашка для сочного жиго́! Только счастливцам достались курицы, потерявшие голову от бездомья.
После короткой дневки дивизия Домбровского продолжала путь, свернув на Вязьму. В Ельне остались команды, которые должны были превратить ее в придорожную крепость. Солдаты растаскивали по бревнышку пустые амбары, рубили сады, насыпали земляные валы и городили поперек улиц палисады. У палисадов стали, перекликаясь, часовые:
– Кто идет?..
Никого. Все та же тишина. А ночью еще ближе к палисадам подкрадываются леса. Все чаще и чаще перекликаются ночные караулы, отгоняя страхи собственным голосом:
– Кто идет?..
Отшелестят ночные шорохи, отступят леса, прогонит солнце ночные страхи, храбрей перекликаются у палисадов часовые:
– Кто идет?..
Никого. Не идут и не едут в Ельню русские поселяне. Не скрипят подводы, груженные золотистым зерном. Не мычат, идя на убой, гурты скота. Идут через Ельню только новые разноплеменные полки, усталые от маршей. Солдаты, закусывая на ходу последним сухарем, уже теряли надежду на добычу, на раздольную жизнь.
– Как зовут эту чортову дыру?
– Ельния, мой лейтенант!
– Сам сатана выдумал ее на страх преисподней!
И лейтенант, тоже злой, как сатана, выводил свою роту на Вяземский тракт.
