— Бог с ней! — сказал он добродушно, махнув рукой в сторону сердитой соседки».
Из Арзамаса вернулся Горький, сразу включившийся в организацию шаляпинского концерта в Большом ярмарочном театре. Первое время он жил в гостинице «Россия», а через несколько дней должен был переселиться в большой дом Киршбаума на Мартыновской улице, в котором сняли квартиру: срок ссылки писателя закончился. С приездом Горького и после новых серьезных разговоров о задачах и целях искусства Шаляпин задумался о репертуаре своего концерта: официальным организатором его было Общество распространения начального образования в Нижегородской губернии.
Шаляпин составил репертуар концерта так, что песни и романсы композиционно составляли широкую картину современной жизни — картину безрадостную и безотрадную. Начало концерта с ходу наводило на серьезные раздумья о тяжести жизни обездоленного люда, лишенного радости жизни; первым номером Шаляпин исполнил «Три пути» Кенемана на слова польской поэтессы Марии Конопиицкой.
«Нижегородский листок» оставил описание концерта, опубликовал и строки этого произведения:
«От убогих хат
Три пути лежат… —
тихо запел голос артиста.
На одном пути
Целый век идти за сохой
По чужому полю.
На другом пути — к кабаку прийти,
Где народ свой разум пропивает.
Надо было слышать, с каким горьким негодованием эти слова были спеты:
Третий путь идет,
Где кладбище ждет,
Где народ от горя отдыхает.
Следовало неподражаемое пианиссимо, выразившее всю тоску этих слов.
Первый путь лежит,
Весь росой покрыт.
Много слез там, много
Пота льется.
На втором порой
Горько сын родной
Над отцом, над матерью
Смеется.
Третий путь уныл,
Веет сном могил.
Только днем в траве
Шумит стрекоза.
Воздушный звук голоса, прелестные форшлаги в аккомпанементе, подражающие стрекозе.
…Только по ночам,
Наклонясь к крестам,
Тихо плачут белые березы.
Нельзя представить себе, как реально, как наглядно рисовались эти картины в чарующем исполнении певца.
От убогих хат
Три пути лежат,
Про иные не слыхать в пароде, —
слышался надрывный скорбный голос артиста. Но вот голос встрепенулся, надежда и гнев загорелись в нем:
Кто ж укажет путь,
Где б душе вздохнуть?
Путь широкий
К свету и свободе!
На высоких нотах, на сильнейшем фортиссимо прозвучали последние слова песни. Это был гром, подчинивший все мысли слушателей одному впечатлению, наэлектризовавший всю залу. Три раза повторялись призывные, величавые слова». («Нижегородский листок», 1902, 5 сентября.)
Сидевший в зале Горький был вполне удовлетворен. Настроение поднялось. Если в прошлом году волнения в городе были связаны с его отъездом в ссылку, то в этом году Шаляпин сделает то, что нужно, своими средствами. Его песня, призыв к свету и свободе, — это гораздо сильнее действует на публику, нежели выступления ораторов с трибун, призывающих к свержению тирании.
Во втором отделении Шаляпин пел «Менестреля» Аренского, «Песню Мефистофеля о блохе» Мусоргского, «Как король шел на войну» Кенемана, «Я не сержусь» Шумана…
Голос певца покорил всех собравшихся. Впечатление было огромным. Голос Шаляпина властно входил в душу слушателей, то покоряя их глубокими психологическими переживаниями, то веселыми, заразительными шуточными сценками, то беспощадным, уничтожающим в своей неотразимости смехом. В огромной зале театра голос певца царил, свободно лился, доходя до последних рядов, где сидели, может быть, самые благодарные слушатели.
— Что ж он делает!.. Споет слово, два, фразу — и уже чувствуешь, будто вся человеческая душа раскрывается, — со слезами на глазах говорил Горький, обращаясь к своим друзьям, сидевшим с ним рядом в ложе. — Хорошо говорит о Федоре Владимир Васильевич Стасов, наш музыкальный староста, что Шаляпина нужно называть «великим учителем музыкальной правды». Вот уж поистине так.
Шаляпина долго не отпускали с подмостков, требуя еще песен и романсов. Но всему приходит конец, смолкли аплодисменты, поднимались на сцену один за другим ораторы, выражали благодарность артисту. Шаляпин в ответном слове поблагодарил собравшихся за честь, ему оказанную, и высказал удовлетворение тем, что «споспешествовал благородному делу».
Глава седьмая
Новый контракт
Давно уж с таким удовольствием Федор Шаляпин ничего не читал, как драму Горького «На дне». Особенно привлекала позиция автора, его жизнеутверждающий пафос и вместе с тем убийственный сарказм. Шаляпин читал много и почти всегда с определенным «прицелом»: об Иване Грозном, о Борисе Годунове, о Глинке, о Мусоргском. А вот просто так, для себя, почитать у него совсем не было времени. Иной мир художественной литературы произвел на него сильное впечатление, он весь отдался чтению книг. Не только Горький, с его всесильной властью богато одаренной натуры, умеющей подчинять всеми своими духовными богатствами, но и Скиталец, Чириков, Телешов, Леонид Андреев, Иван Бунин и многие другие писатели, близкие по духу и стремлениям, стали его истинными друзьями. Они к тому же были и частыми гостями на его спектаклях и концертах.
Шаляпин потянулся к этим людям, они вдохновенно и интересно говорили о судьбах России, о судьбах русского народа, с жадностью ждавшего каких-то коренных изменений и преобразований в политике царизма.
Поэтому когда Горький пригласил Шаляпина прийти на читку пьесы «На дне» артистам Художественного театра, Шаляпин с радостью согласился, хотя он только что приехал из Нижнего Новгорода после утомительных гастролей.
В Художественном театре многие знали Федора Шаляпина, с некоторыми артистами он был давно знаком, а с Иваном Москвиным просто дружен.
Горький еще не появился. В зрительном зале театра беспокойно расхаживал Владимир Иванович Немирович-Данченко, недавно вернувшийся из-за границы, Станиславский спокойно восседал в кресле партера, Иван Москвин, Качалов, Кпиппер-Чехова, знакомые писатели, Скиталец, Леонид Андреев…
Наконец Горький появился. Держится просто. Широкоплечий, высокий, с длинными, откинутыми назад волосами, в серой, перехваченной ремнем блузе, Алексей Максимович тут же привлек внимание всех собравшихся. Смелая, решительная походка; на его грубоватом, скуластом лице с густыми, хмурыми бровями — озабоченность и доброжелательство.
