Смех смехом, но Сталин не мог не обратить внимания, что Черчилль назвал Жукова сразу после руководителей стран Антигитлеровской коалиции, как бы придав ему статус второго по влиянию человека в Советском Союзе. Популярность Жукова на Западе тревожила Верховного. Вот и Эйзенхауэр писал в мемуарах: «Во многих отношениях было очевидно, что Жуков был именно тем, кем он представлялся — в высшей степени значительным лицом в советской системе правления, возможно, вторым после Сталина». Тут и американский генерал, и сам маршал непростительно заблуждались. В советской политической иерархии Сталин вообще не находил для Жукова места. Да и в военной иерархии готовился оттеснить Жукова на вторую позицию, поставив во главе Министерства обороны «политического маршала» Булганина.
В середине августа 45-го Эйзенхауэр по приглашению Жукова посетил Москву и Ленинград. О том, как возникла идея визита американского командующего в Советский Союз, Жуков рассказал в мемуарах. Когда Георгий Константинович после первого визита Эйзенхауэра в Берлин доложил Сталину, что он, в отличие от Монтгомери, выступает за скорейший отвод союзных войск в свои зоны оккупации. Верховный сказал: «Надо как-нибудь пригласить Эйзенхауэра в Москву. Я хочу познакомиться с ним». Очевидно, это намерение укрепилось после посещения Жуковым Франкфурта. Маршал докладывал: «Эйзенхауэр держался очень просто, дружественно, подчеркивая свои симпатии к Красной Армии, к Советскому правительству и Советскому Союзу. Монтгомери наоборот, держался сухо. Эйзенхауэр пространно останавливался на важности сохранения и упрочения дружественных отношений между американским и советским народами. Он специально просил не обращать внимания на враждебные выпады некоторых американских газет против СССР». И во время Потсдамской конференции Иосиф Виссарионович наконец приказал Жукову пригласить Эйзенхауэра в СССР. Георгий Константинович сказал, что хорошим поводом для визита американского генерала будет физкультурный праздник, назначенный на 12 августа. Предложение было принято
Жуков сопровождал Эйзенхауэра во время поездки по Советскому Союзу. Эйзенхауэр запечатлел в своих мемуарах «Мандат для перемен» примечательный эпизод: «Сталин, босс, железной рукой правивший Советским Союзом, был начисто лишен чувства юмора… Вечером в кинозале мы смотрели советскую картину о взятии Берлина, где был показан и мой старый друг маршал Жуков с множеством орденов и медалей на парадном мундире. Во время демонстрации фильма Сталин сидел между мной и Жуковым. В какой-то момент я повернулся и сказал нашему переводчику, сидевшему позади Сталина: „Скажите маршалу Жукову, что, если он когда-либо потеряет свою работу в Советском Союзе, он сможет, как доказывает эта картина, наверняка найти работу в Голливуде“. Сталин молча выслушал переводчика. „Маршал Жуков, — сообщил он мне ровным тоном, — никогда не останется без работы в Советском Союзе“.
Эйзенхауэр не думал тогда, что это может быть и работа в лагере на лесоповале. И не знал американский генерал, что своеобразное чувство юмора у Иосифа Виссарионовича все-таки есть. Сталин любил подвыпившему коллеге по Политбюро помидор на стул подложить. А еще ему нравилось вчерашнего друга Бухарина заставить признаваться, что он, Бухарин, есть матерый германский и японский шпион. Или вот впавших в немилость Ежова и его заместителя Фриновского Иосиф Виссарионович назначил наркомами соответственно речного и военно-морского флота, чтобы потом тихо утопить в столь дорогом им ГУЛАГе.
Во время пребывания в Москве и полета в Ленинград Жуков и Эйзенхауэр много говорили о минувшей войне. Эйзенхауэр интересовался, как Красная Армия преодолевала минные поля. В «Крестовом походе в Европу» он приводит свою беседу с Жуковым по этому вопросу: «Меня очень поразил русский метод преодоления минных полей, о котором рассказал Жуков Немецкие минные поля, прикрытые огнем, были серьезным тактическим препятствием и вызывали значительные потери и задержку в продвижении. Прорваться через них было делом трудным, хотя наши специалисты использовали различные механические приспособления для их безопасного подрыва. Маршал Жуков рассказал мне о своей практике, которая, грубо говоря, сводилась к следующему: „…Когда мы подходим к минному полю, наша пехота проводит атаку так, как будто этого поля нет. Потери, которые войска несут от противопехотных мин, считаются всего лишь равными тем, которые мы понесли бы от артиллерийского и пулеметного огня, если бы немцы прикрыли данный район не одними только минными полями, а значительным количеством войск. Атакующая пехота не подрывает противотанковые мины. Когда она достигает дальнего конца поля, образуется проход, по которому идут саперы и снимают противотанковые мины, чтобы можно было пустить технику“.
Я живо вообразил себе, что было бы, если бы какой-нибудь американский или британский командир придерживался подобной тактики, и еще ярче представил, что сказали бы люди в любой из наших дивизий, если бы мы попытались сделать практику такого рода частью своей военной доктрины. Американцы измеряют цену войны в человеческих жизнях, русские — во всеобщем очищении нации. Русские ясно понимают значение морального духа, но для его развития им необходимо достигать крупномасштабных успехов и поддерживать не только патриотизм, но даже фанатизм.
Насколько я мог видеть, Жуков уделял мало внимания методам, которые мы считали жизненно важными для поддержания морального духа в американских войсках: систематическая смена частей и создание им условий для отдыха, предоставление отпусков и максимальное развитие технических средств борьбы, чтобы не подвергать людей ненужному риску на поле боя. Все это было обычным делом в американской армии, но, казалось, было неведомо в тоq армии, где служил Жуков».
Один немецкий солдат в письме домой запечатлел советские атаки через минные поля, о которых говорил Георгий Константинович Эйзенхауэру: «…Большие плотные массы людей маршировали плечом к плечу по минным полям, которые мы только что выставили. Люди в гражданском и бойцы штрафных батальонов двигались вперед, как автоматы Бреши в их рядах появлялись только тогда, когда кого-нибудь убивало или ранило взрывом мины. Казалось, эти люди не испытывают страха или замешательства. Мы заметили, что те, кто упал, пристреливались небольшой волной комиссаров или офицеров, которая следовала сзади, очень близко от жертв наказания. Неизвестно, что свершили эти люди, чтобы подвергнуться такому обращению, но среди пленных оказались офицеры, не сумевшие выполнить поставленной задачи, старшины, потерявшие в бою пулемет, и солдат, чье преступление состояло в том, что он оставил строй на марше… И все же почти никто из них не жаловался на подобное обращение. Жизнь тяжела, говорили они, и, если вы не смогли достичь поставленной цели, за неудачу приходится расплачиваться. Никто не был готов признать, что поставленная задача могла быть невыполнимой, а приговор — несправедливым».
