Приехавший со мной прапорщик Воробьёв смело подошёл к нему:
— Вы пьяны, прапорщик, извольте вложить шашку в ножны, иначе я вас арестую.
— А вы кто такой, как смеете?.. — уже постепенно робеющим тоном возражал пьяный прапор.
— Я член Комитета общественной безопасности, и вы обязаны подчиняться мне. Слышите, что я вам говорю?..
Храбрый прапорщик, как ни был пьян, всё же опустил шашку и как-то бочком скрылся в толпе. Эта нелепая сцена привлекла внимание театра. Всё как-то сразу стихло. Воспользовавшись наступившей тишиной, Пиджаков объявил, что мы члены Комитета, к которому отныне перешла вся революционная власть, и командированы сюда, чтобы об этом объявить народу.
Его слова были встречены криками «браво!» и дружными аплодисментами.
Беспокойного артиста, всё ещё выкрикивающего слова об аресте, Пиджаков попросил пройти на сцену.
— Всех арестовать, — прокричал артист напоследок, — губернатора, архиерея, полицмейстера!
— Вы кончили? — спросил я.
— Да, кончил.
— Граждане, успокойтесь! — обратился я к толпе. — Если кого надо будет арестовать, то это сделает Комитет общественной безопасности. Никаких самочинных поступков мы не допустим. Что же касается губернатора, то арестовывать нам его не придётся, ибо, пока мы митинговали, он выехал с поездом в Пермь, где ему, очевидно, не избегнуть ареста от своих же пермяков. Архиерей же пусть служит молебны. Он никому не мешает, и ставить ему в вину характер его проповедей вряд ли будет справедливо, так как ныне не только архиерей, но и всякий гражданин пользуется свободой слова…
Толпа молчала, как бы разочарованная в том, что ей так никого арестовать и не придётся.
В это время к толпе обратился с речью городской голова, только что приехавший из думы.
Он начал рассказывать о торжественном заседании думы и о признании себя единственной законной властью всеми депутациями местных полков.
— Обухов — вор! — закричал кто-то. — Долой его! Какая ему, вору, власть!
Толпа заулюкала, и городской голова скрылся за кулисами.
Не знаю, что было дальше. Меня попросили немедленно перейти в буфетную комнату для обсуждения вопросов, связанных с образованием Комитета.
Едва мы, выбранные от думы, вошли в узкую и длинную комнату буфета, как Пиджаков объявил заседание открытым, а Толстоух, отрекомендовавшись украинским хлеборобом, отдал приказ немедленно вызвать всех ротных Сто двадцать шестого полка. Не прошло и десяти минут, как в комнату вошли шестнадцать офицеров в походной форме и шинелях, с револьверами за поясом и шашками наголо и, встав против нас в четыре шеренги, совершенно изолировали нас от входа.
Ещё раз подтвердив, что заседание объявлено тайным и что каждый, кто не согласится с его решением, будет убит на месте, самочинный председатель предложил собранию немедленно произвести аресты всех власть имущих, не исключая полковых командиров и штаба бригады, а затем занять караулами вокзал, почту и телеграф.
Инженер Бабыкин, оказавшийся здесь, сказал, что к вокзалу нужно подходить с большой осторожностью, ибо может случиться катастрофа.
Кенигсон попросил слова и начал указывать на полную бесполезность неорганизованных выступлений.
В ответ на это председатель предложил лишить слова всех присутствующих представителей буржуазной думы как жалких трусов.
Всё возмутилось во мне от этого наглого предложения. Сердце болезненно сжалось, голова начала кружиться, я был близок к обмороку. Помню только бледное, грустное лицо Давыдова, очевидно, тоже близкого к обморочному состоянию.
Я сорвался с места и бешено накинулся на председателя:
— Мы трусы? Нет, трусы, и позорные трусы, — вы! Вам надо всех арестовать, ибо вы боитесь за собственную шкуру, за тёмное прошлое, видя во всех и везде контрреволюцию. Да какой вы председатель, кто вас выбрал, как смеете вы объявлять заседание тайным и выносить резолюцию о лишении нас слова? Я заявляю, что не признаю вас председателем, и не желаю оставаться в этом заседании, а потому выхожу немедленно, — и с этими словами двинулся к выходу.
Стоявший рядом Питерский шепнул мне: «Смотрите, офицерам не приказано никого выпускать отсюда живыми». Но я шёл прямо на офицерские шеренги, которые расступились предо мной и шедшими вслед за мной гласными. И никто из офицеров не только не замахнулся шашкой, но и не проявил ни малейшего намерения к нашему задержанию.
Совершенно не сговариваясь, мы очутились в клубе.
Отлично помню, как, войдя в зал клуба, я был поражён присутствием массы клубной публики, спокойно игравшей в лото.
Знакомая картина… Какой нелепой представилась она мне в этот момент! Как, думалось мне, в России революция, только что я был в опасности, меня могли убить, да и не одного меня… Нет сомнения, что в эту ночь будут произведены аресты как нас, выбранных в Комитет гласных, так и всей администрации и полковых командиров. Возможно, эти аресты не пройдут вполне благополучно и не обойдутся без человеческой крови. А публика мирно играет в дурацкую игру. Нет, от этой публики не жди поддержки, не жди спасения, в ней наша гибель. И злое чувство закралось в мою взволнованную душу. О, как хотелось взять хлыст и перебить всю эту ожиревшую, глупую и развращённую публику! Ничего, пусть играют, доберутся революционеры и до их толстой шкуры. И поделом, злорадствовал я.
Мои мысли были прерваны подошедшими ко мне Чистосердовым и Кролем.
— Необходимо сейчас же приняться за рассылку повесток представителям всех организаций с просьбой завтра к вечеру прислать в думу делегатов на организационное собрание Комитета общественной безопасности. Впрочем, об этом поговорим отдельно. Идёмте в библиотеку, там, вопреки обычаям клуба, нам накрыт ужин. Необходимо прочно и основательно сговориться.
Я пошёл в библиотеку, где застал за столом всех думцев, приехавших с тайного собрания в театр.
Нельзя сказать, чтобы настроение было весёлое.
Кажется, Кенигсон заговорил первым.
— Нет сомнения, господа, что компания, от которой мы уехали, сегодня ночью начнёт производить намеченные аресты. Конечно, дабы гарантировать себе личную безопасность, этим господам придётся прежде всего арестовать не согласных с ними.
— Да, — сказал всегда молчаливый Соколов, — а уж вас, Владимир Петрович, первого схватят. Ну и отделали вы их! Только не советую я вам в будущем выступать с такими речами. Я всё думал, что вас хватит кондрашка. Сперва вы сделались бледнее полотна, а когда вскочили, были красным, как кумач.
— Что же делать? — спрашивали все. — Нужно ли предупредить командиров полков о грозящей опасности?
