Воздух напоен запахом медоносных цветов, гудят пчелы. Местные пчеловоды не успевают откачивать в огромные бидоны мед из переполненных ульев и до самой поздней осени кочуют по цветущим склонам. Все тут дышит легендами древней земли вайнахов — скотоводов, землепашцев, тружеников и… воинов.
Впервые этот народ упоминается в исторических памятниках на рубеже VI века до н. э. Название чеченцев — «нохчи» — произошло, как толкуют одни, от имени пророка Ноха (Ноя), другие считают, что в его основе — слово «нох» (плуг), третьи — «нах» (люди, народ). В XIX веке грузинский миссионер Евфипит еще в XIV веке переводил самоназвание чеченцев «нахчуо» как люди, народ. Вайнахи — общее название чеченцев и ингушей, что значит наш народ (свои люди). Вайнахи имели свою государственность более трех тысяч лет назад.
Некогда здесь, в родовой башне Ялхороя, нашел приют знаменитый абрек Зелимхан Харачоевский. Если глядеть на противоположную от башни сторону долины, слева, меж гор, можно увидеть тропу Зелимхана Харачоевского, по которой он уходил в Грузию.
А дальше — зеленое плато, окруженное кольцевым ущельем, по дну которого бежит прозрачная горная речка. Солнечные лучи едва пробиваются сквозь почти смыкающиеся скалы со множеством ниш и пещер. Дикие звери находят здесь прибежище, и часто на твой, еще не успевший наполниться водой след в песке наступает лапа рыси или медведя.
Справа, на неприступной скале, на высоте 200 метров, — Домик мертвой девушки, построенный, по преданию, отцом, который заточил сюда дочь перед рождением незаконного ребенка. Это каменное строение стало могильником для многих. Сквозь ниши видны скелеты и чьи-то длинные волосы. Языческие знаки-символы на стенах; ветер, несущийся с плато; шорох песка — все шепчет о грустной тайне ушедших времен и поколений. Дальше, если идти 10 часов пешком, перед вами откроется голубое хрустальное чудо невиданной красоты — высокогорное озеро Галанчож.
Солнце, склоняясь к закату и опускаясь за утес Сторож, делает долину оранжевой и почти прозрачной. Фиолетовые, сиреневые, черные тени в ущельях. Мягко и печально светятся «бурка» и «папаха» Сторожа, и, кажется, каменный горец поднимается, большая тень его оживает, и он снова выходит в свой извечный дозор. Здесь охранял он когда-то маленького мальчика по имени Джохар (что на чеченском языке означает «жемчуг»), пришедшего в мир в вековой башне, мечтавшего жить и умереть, прижавшись к этой земле, «обняв родные горы»… Так заканчивается его единственная, ненапечатанная поэма.
В долине, похожей при закате солнца на розовую перламутровую раковину, он родился, подобно жемчужине, и сюда должен вернуться. Это было его самым заветным желанием. Отсюда, с вершины высокой горы, Джохар будет смотреть на свою родную непокорную Ичкерию, а старый каменный утес вновь станет оберегать его покой и хранить вековое молчание…
Теплое лето 1967 годаПосле июньского студенческого пленэра я собиралась первый раз на танцы в наш гарнизонный Дом офицеров в новом, только что сшитом мамой бордовом бархатном платье, безуспешно пытаясь причесать щеткой непокорные короткие каштановые волосы. Месяц этюдов в одном из сел Смоленщины, полуденное солнце и речной песок превратили благопристойную девушку с длинными волосами в загорелого мальчишку с вихрами на затылке. «Я там просто не успевала отмывать от краски волосы, пальцы и коленки, вот и постриглась», — оправдывалась я перед мамой. «Ты бы еще все остальное тоже отрезала, — рассерженно отвечала она, — а поаккуратнее нельзя рисовать?» «Нет, конечно, я же не чертежник!»
В глубине души я очень гордилась тем, что когда писала картины, забывала обо всем на свете — это было явной приметой вдохновения, а без него, как известно, не рождается на свет ни одно настоящее произведение искусства. И судя по количеству пятен краски на мне, вдохновение было совсем близко.
Да, на аккуратного чертежника я определенно не походила. Считая себя вольными художниками, мы снисходительно именовали чертежниками некоторых наших сокурсников, в поте лица вырисовывающих и раскрашивающих на своих грунтованных холстах и картонках каждую вылинявшую доску в сизых деревенских заборах. Они, как правило, имели отличные оценки по черчению, примерно посещали все лекции, но полетом фантазии явно не отличались.
«В одном из этюдов у меня очень хорошо получилось золотистое речное дно с просвечивающимися под водой камнями. Эту акварель забрали в художественный фонд нашего института. А у Галки Даниловой, моей подружки, взяли этюд, на котором она написала зеленый холм с колыщущейся под ветром выгоревшей травой и белыми от солнца ветками ив», — взахлеб делилась я впечатлениями, пока мы срочно «подгоняли платье». Я похудела и чувствовала себя такой легкой, что ветер, казалось, мог унести меня, словно прокаленную на солнце былинку. Густой запах соснового бора, озерной воды и зеленого камыша еще бродил во мне, отдавая свежей, глубинной чистотой, и казался самым первобытным запахом на свете. Он надолго сохранился во мне и потом, зимой, когда я вспоминала озеро, вызывал те же острые чувства.
Каждую субботу после просмотра очередного нового художественного фильма в Доме офицеров были танцы, на которые приходила не только молодежь. Семейные пары, часто довольно пожилые, тоже оставались после просмотра, рассаживались вдоль стен и смотрели, смотрели… Иногда танцевали популярное в те годы танго, но чаще с упоением медленно кружились в вальсе, почти совсем вышедшем из моды. Другого развлечения, кроме субботних танцев, в нашем заросшем березами летном военном городке Шайковка Калужской области просто не было. После службы военным комендантом на острове Врангеля мой отец, майор авиации, обеспечивая взлет и посадку самолетов, служил здесь уже второй год.
Военный патруль с красной повязкой на рукаве прохаживался вдоль стен Дома офицеров. Нежно благоухали ночные фиалки и душистый табак на клумбах. Белые стрелы граммофонов табака, казалось, светились в ночной темноте, обволакивающей парк, а прохлада, залетая в открытые окна и раздувая тяжелые зеленые шторы, приятно освежала разгоряченные лица танцующих.
Как только я вошла, изящный молодой человек с черными усиками и красивыми карими глазами быстро пересек большой зал Дома офицеров и пригласил меня на танец. «Джохар Дудаев», — представился он, произнеся, кроме того, еще семь восточных, странно звучащих имен. «У нас на Кавказе принято знать всех своих предков до седьмого колена», — пояснил, поймав мой удивленный взгляд. Началась обычная, ничего не значащая беседа двух впервые встретившихся молодых людей. Оказалось, что наши увлечения и пристрастия во многом схожи. Нам обоим очень нравилась модная в ту пору мелодия «Маленький цветок». Потом Джохар прочитал мне строчки из «Мцыри» Лермонтова, многие его стихи он знал наизусть. Выправка и манеры Джохара напоминали выправку офицера — дворянина Xix века, в то время в нем что-то было от Печорина: возможно, разочарование в жизни и байроновская отрешенность.
