Теперь я знаю, что из всего этого вышло, и могу от души посмеяться. Как бы то ни было, в фильме я получилась живой и искренней. Хотя, должна признать, меня в нем действительно многовато. Я так и не услышала мнения Анны о фильме. Ни разу. Знаю лишь, что неодобрения она не высказывала – как, впрочем, и особого восторга. Единственное, что она сказала после просмотра: «Пусть Грейс займется прессой», после чего удалилась. Однако она все-таки посетила премьерный показ на кинофестивале Sundance[1], а потом стояла на сцене, неподвижная и загадочная, в темных очках и с бутылкой минералки, пока Катлер отдувался за нее, отвечая на вопросы журналистов.
На показе в Саванне, где я впервые согласилась выступить на публике, мы вместе с шеф-редактором Vogue Андре Леоном Талли[2] провели пресс-конференцию. Из уст журналистов я то и дело слышала: «О, мы просто вами восхищены». Знаете, мне это даже стало нравиться (шучу, но на самом деле было приятно). Конечно, за градом вопросов угадывалось желание как можно больше узнать об Анне – интерес к ней не угасает. Андре был просто на высоте. Он ловко обходил острые углы, и всякий раз, когда упоминали Анну, он менял тему и переключался на Мишель Обаму или Диану Вриланд[3].
Меня всегда удивляло, что зрители «Сентябрьского номера» так тепло ко мне отнеслись. Может, дело в том, что на экране я очень эмоциональна. И, наверное, по сравнению с Анной, по натуре более сосредоточенной и сдержанной, я выгляжу идеалисткой. Или в фильме я предстаю этакой рабочей лошадкой, которую эксплуатируют все, кому не лень. А может, люди всегда так реагируют на непосредственность и самостоятельность. Им нравится, что я не боюсь спорить со своим боссом, чего не смеет ни один сотрудник журнала – а я делала это всегда и, надеюсь, буду делать впредь.
В первые дни проката фильма меня пригласил выступить в Нью-Йоркской публичной библиотеке Джей Филден – в то время главный редактор мужского журнала Men’s Vogue. Для меня это было сущим испытанием, поскольку в аудитории я заметила Анну с Сэмом Ньюхаусом – владельцем издательской компании Condé Nast. Но прошло какое-то время, и пресс-конференции стали обычным делом. Я привыкла к ритму вопросов и ответов и научилась держать паузу, прежде чем набраться храбрости и сделать эффектный выпад, встречая прямой взгляд интервьюера. И вот однажды до меня дошло, что каким-то чудесным образом я стала узнаваемой. Я заметила, что возле моего дома в Челси, в Нью-Йорке, регулярно собираются группки: модные фрики, геи и натуралы, молодые и старые – в общем, разношерстная публика. И всякий раз, завидев меня, эта толпа взрывалась радостными возгласами. Я чувствовала себя, как Beatles. Даже, я бы сказала, круче, потому что фанатские толпы, преследовавшие Beatles в начале их славы, порой бывали грубыми. Однажды меня засосало в настоящий водоворот. Согласившись на выступление в местном кинотеатре, я приехала как раз в тот момент, когда выходила публика с предыдущего сеанса. Стоило мне показаться из-за угла, как я услышала: «Грейс, Грейс! О боже, это она!».
Они все еще помнят меня. Может, потому что я часто хожу по улицам и езжу в метро, а не прячусь за стеклами лимузина, как Анна. После той череды вопросов и ответов, разворошивших мои воспоминания, я решила, что, возможно, мне есть чем поделиться с миром. И вот я пишу мемуары. Никогда бы не подумала, что доживу до преклонных лет и буду достаточно интересной, чтобы меня читали.
Однажды, уже после выхода «Сентябрьского номера», мы ужинали в маленьком ресторанчике в Южном Манхэттене с Николя Гескьером – дизайнером модного дома Balenciaga, который прилетел из Парижа. «Грейс, это правда, что тебя узнают на улицах?» – вдруг спросил он. После ужина я предложила ему прогуляться до дома пешком. Мы брели мимо переполненных ресторанов, баров, ночных гей-клубов, и отовсюду выскакивали люди, восклицая: «Это Грейс. Это Грейс! Вау… И с ней Николя Гескьер!» Вспыхивали и щелкали фотокамеры мобильников. В конце концов мы оба не выдержали и расхохотались, решив, что мы не хуже Пэрис Хилтон!
О детстве и юности
Глава I,
в которой наша одинокая героиня под завывание ветра, рев морских волн и шум дождей мечтает стать Одри Хепберн
Песчаные дюны вдали, суровые черно-белые скалы вдоль берега. Каменные круги друидов. Редкие деревья. И уныние. Но даже в этом я видела красоту. В моем распоряжении был замечательный пляж и маленький парусник «Арго», на котором я часами дрейфовала в море, пока его не прибивало к скале в подковообразной бухте под названием Треарддур Бей. Мне было пятнадцать – в голове сплошь романтические фантазии. Некоторые из них подогревались мистической атмосферой Англси – малолюдного острова, затерянного в тумане у северного побережья Уэльса, где я родилась и выросла; что-то я подсматривала в кино. Каждую субботу я покупала билет за три пенса, садилась в автобус и ехала в обшарпанный кинотеатр – единственный на весь Холихед. Это был невзрачный прибрежный городок, откуда в Ирландское море уходили пароходы на Дублин с пассажирами-ирландцами, которые перед посадкой уже успевали пропустить стаканчик. Или два. Может быть, три или четыре.
Первые восемнадцать лет моей жизни отель «Треарддур Бей», которым управляла наша семья, был моим единственным домом. Это было простое здание с оштукатуренными стенами и серой шиферной крышей, длинное и низкое, больше похожее на вытянутое бунгало. В отеле было тридцать две комнаты. Это уединенное местечко для спокойного отдыха ценили любители парусного спорта, рыбалки и долгих прогулок по горам, предпочитавшие такие развлечения изнурительному поджариванию на солнечном пляже. Отель не мог похвастаться удобствами – ни телевидения, ни еды в номер. И даже – в большинстве случаев – ванной с туалетом, хотя под каждой кроватью стояли роскошные ночные вазы из белого фарфора, а в некоторых номерах-«люксах» имелся умывальник. Три-четыре общие ванные комнаты обеспечивали нужды всех постояльцев. На весь отель была одна горничная – миссис Гриффитс, милая старушка в черном платье и белом фартуке, вечно с тряпкой и щеткой для чистки ковров. Помню, как опешила моя мама, когда гость, приняв ванну, звонком вызвал горничную, чтобы та убрала за ним. Почему бы самому за собой не убрать? Этот вопрос мучил ее еще долго.
В нашем маленьком отеле были три гостиных, декорированных в стиле сочетающем домашний уют и роскошь. Самые впечатляющие предметы обстановки отец привез из родового гнезда в Мидлендсе. Еще в раннем детстве я узнала, что Коддингтоны из Беннетстон Холл, фамильного поместья в Дербишире, могут похвастать богатой родословной, в которой по меньшей мере два члена парламента – мои дед и прадед. Если же углубиться в далекую историю, в ней можно было отыскать и семейный герб с драконом, изрыгающим пламя, и девиз Nils Desperandum («Никогда не отчаивайся»). Так что, при всей скромности гостевых комнат, столовая была обставлена огромными антикварными буфетами с резными фазанами, утками и виноградными гроздьями, а в Голубой гостиной внимание привлекало бюро из атласного дерева, расписанное херувимами. В большой библиотеке, помимо стеллажей с сотнями томов в красивых кожаных переплетах, умещались и многочисленные витрины, в которых были выставлены морские раковины и коллекции бабочек и жуков. В музыкальном салоне стоял рояль (наследство по материнской линии), а стены были увешаны мрачными фамильными портретами в золоченых рамах.
