6 Января. Сочельник.
Дождь сиротской зимы. Мы в середине борьбы с холодом, еще Январь и Февраль, но ранние холода нас закалили и теперь мы не боимся — переживем, если не затифимся. Вчера с утра с Левой торговали ситцами на базаре, не сходят с языка слова: «свежина», «подчерёвок»{6} и т. д. (нам удалось выменять подчерёвок, жирный, фунтов в десять, а Сытины купили себе постную косточку…). Сытин вышел на базар с кисетами, но никто ни одного кисета у него не купил.
Душа моя завешена кругом, а жизнь идет сама по себе, и часто я с удивлением спрашиваю себя, как это так может быть, чтобы жизнь шла без души, иногда стучусь — нет! все запечатано, закутано.
Храм забит, мы бродим вокруг, как голодные псы, и торгуем остатками своей одежды.
На горизонте войны показываются поляки, и с ними оживают надежды контрреволюции, наши бедные обыватели никак не могут отделаться от чувства ребяческого, что рано или поздно все противоречия жизни кончатся, и когда кончатся, то заживем по-старому, и хоть не по самому старому-старинному, но все-таки подобно ему.
Кура:{7} назад замело, впереди замело, лошадь идет незнамо куда, вперед или назад — везде одинаково.
Приходил библиотекарь от Чрезвычкома реквизировать книги Кожухова, увидал «Карманный словарь иностранных слов для рабочего» и сунул себе в карман эту книжку без описи, сказав: «Вот самая нужная книжка». Про Лескова спросил, хороший ли это писатель, и, узнав, что хороший, попросил из собрания сочинений хоть книжечки три: «У вас же много останется».
7 Января. Рождество.
Люди с похвалой отозвались о мне, что я к Лиде хорошо относился, и я оглянулся на прошлое: правда, я хорошо относился, а сам думал, что плохо…
Право, нам нужно, чтобы кто-нибудь сказал нам о нас со стороны хорошее, ибо живем мы, не зная, чем плохи мы и чем хороши.
Обедали у Коноплянцева, потом зажигали маленькую елку и были вечером у Шубиных — прошло хорошо, как Рождество.
8 Января. Утро. Утренняя звезда смотрит в окно, Вифлеемская? месяц бледнеет, догорает лампада. В утренней молитве скрыта вся сила грядущего дня.
Новая перспектива: свобода в жемчуге. У доктора Смирнова на виду золотой зуб.
— Спрячьте, а то реквизируют.
— Я нарочно показываю, хочу променять на навоз. Вот, братец мой, навозу-то! все навоз и навоз!
— Ничего, есть, петух, помните? нашел жемчужное зерно?{8}
Доктор не понял меня и не мог понять.
Странник из «Чертовой Ступы»{9} пусть придет в этот город во второй раз и покажет им хорошее.
9 Января. Эмигранты, дезертиры и уголовные — вот три социальные элемента революции: нужны были особые условия для отвлеченной мысли, чтобы русский интеллигент подал руку уголовному (Семашко: «переступил»).
И вот поднялась бездна.
А в нашем краю и помещиков-то не было настоящих, так, жили кой-кто, жили, доживали, проживали, и на них обрушилась масса, как на помещиков. Да не было и буржуазии, ничего не было такого общего, как в других странах или даже в других губерниях, был у нас несомненно «чиж паленый», существо которого состояло в том, что он жил оседло и все вокруг себя (конечно, по сравнению с чем-то «настоящим») глубоко презирал. Бывало, скажешь, что вот там-то в имении есть удивительной работы мебель красного дерева, а он усмехается. «Вы чему усмехаетесь?» — «Нашел, — ответит, — у нас мебель, какая у нас мебель!» Или приедешь и начнешь говорить о вековом дереве в усадьбе X., в семь-восемь обхватов. «Фантазия, — скажет, — нашли у нас вековые деревья!» Нет ничего у нас и быть никогда ничего не может — вот его бытие. А старуха ходит Богу молиться, и там, на божественном поле, свое заводится, не имеющее ничего общего с видимым миром. Попы и монахи между тем продолжали существовать и создавать некоторую видимость быта. Мало того, люди высоких душевных достоинств продолжали рождаться и быть тут же, принимая внешнюю форму окружающей среды.
Мы ожидали этой зимой погибнуть от голода и холода, но муки оказалось больше, чем прошлый год, и в дровах нет большого недостатка, а зато голод духовный стал так велик, что мы погибаем от голода духовного: дело советской власти свелось к войне, это все, чем она дышит.
10 Января. Страна была верно очень богатая, если Он мог не обращать внимания на средства своего существования, питаться, как птица небесная{10}, и, проходя зреющими нивами, растирать в руках спелые колосья…
Говорят, что в Москве появилась эпидемия «неизвестного бактериологического происхождения» — по всей вероятности, чума…
«И времени больше не будет»{11} — я думаю, что для верующего большевика и сейчас нет времени, это, конечно, верно, а весь вопрос, чтобы так случилось для всех.
Моя тоска похожа на тоску во время смерти Лиды{12}: не совершается ли что-нибудь ужасное с Ефросиньей Павловной? Не потому ли я чувствую такой ледяной холод к С. П.{13} Она до сих пор не понимает…
11 Января. В Советской России все что-нибудь выдумывали практическое вокруг себя. Один художник выдумал ставить самовар под желобом: потому что скорость поспевания самовара зависит от длины трубы, а водосточная труба очень длинна. Он поставил самовар под желобом и пошел звать соседа, похвалиться своим изобретением. Когда художник вернулся с соседом, лед, намерзший в трубе, растаял и залил самовар. Сосед сказал художнику: «Не хвались, идучи на рать, а хвались, идучи с рати».
12 Января. Читаю «Идиота» и влияние его испытываю ночью, когда, проснувшись в темноте, лежу вне времени и все мои женщины собираются вокруг меня: до чего это верно, что Ева подала яблоко Адаму, а не он… С. большую роль сыграла в познании добра и зла, Е. П. — основа, это чисто, и В. — чисто, грех в С.{14}
13 Января. Видел во сне, будто иду по имениям под руку с матерью своей, встречаем помещиков, которые вертаются в великой славе и не только живые, но и мертвые: Алек. Мих. Ростовцев приехал на вороном коне в черной шапке с красным верхом, а Бурцев Николай стоит у колодезя и на цыплят внимательнейше смотрит, с нами поздоровался холодно, как будто мы незнакомые (жив ли?).
Ночью просмотрел всю свою Парижскую «любовь по воздуху», как из писем создалась литература (личное), а безличное ушло в пол (Ефр. Павл. и дети).
