Не без участия Сийеса Совет старейшин обратился к нации с манифестом, в котором принимаемые меры оправдывались необходимостью «усмирить людей, стремящихся к тираническому господству над национальным представительством, и тем обеспечить внутренний мир».
В подготовке переворота участвовали двое директоров из пяти – Сийес и Роже-Дюко, равно как и назначенный накануне главой Совета пятисот брат Наполеона, Люсьен Бонапарт. И, конечно, сам Наполеон. Еще два директора – Гойе и Мулен – были, по сути, пешками, и на них можно было не обращать внимания. Оставался пятый директор – Баррас.
Он считал Наполеона проходной фигурой, ведь «генерал Бонапарт, – писал классик исторической науки, Альберт Манфред, – в глазах Барраса оставался хотя и несколько самонадеянным и даже дерзким порой, но все же вполне управляемым, своим человеком: он, Баррас, вывел генерала в вандемьере на дорогу; он всегда был его старшим наставником; и теперь, естественно, ему, Полю Баррасу, должно было быть приуготовлено подобающее его положению место в новой правительственной комбинации.
Так было всегда в прошлом: когда военные чистили конюшни, так было 13 вандемьера[1], так было 18 фрюктидора[2], так должно быть и 18 брюмера». Но хотя Баррасу был нужен Наполеон, это не означает, что Наполеону нужен был Баррас. Во-первых, «маленький капрал» уже почувствовал свою силу, а во-вторых, за годы вхождения во власть Поль Баррас дискредитировал себя окончательно и бесповоротно.
«Беззастенчивое воровство, неприкрытое взяточничество, темные аферы с поставщиками и спекулянтами, неистовые и непрерывные кутежи на глазах люто голодавших плебейских масс – все это сделало имя Барраса как бы символом гнилости, порочности, разложения режима Директории» (Е. Тарле).
События достигли кульминации утром 18 брюмера. С шести утра возле дома Бонапарта начали выстраиваться колонны войск. Собранный к 7 утра Совет старейшин принял предложенный Сийесом декрет о переносе заседаний в Сен-Клу. Наполеон в сопровождении генералов прибыл во дворец Тюильри, где заседали старейшины, и произнес речь, заявив: «Мы хотим Республику, основанную на свободе, на равенстве, на священных принципах народного представительства… Мы ее будем иметь, я в этом клянусь». Но речь показалась аудитории какой-то невнятной и скомканной.
В это самое время Поль Баррас расхаживал по своим покоям в Люксембургском дворце и ждал, когда же его призовут вершить судьбу Франции. Его не звали. Всемогущий (так ему пока еще казалось) директор наконец не выдержал и послал в Тюильри своего секретаря Ботто. Тот прибежал на место как раз в момент, когда Наполеон покинул заседание Совета и вышел на улицу, где его встречала ликующая толпа…
Вот тут и случилась знаменательная сцена: появление незапланированного персонажа позволило Наполеону сымпровизировать, и импровизация удалась!
Громовым голосом будущий император буквально впечатывал в Ботто слова: «Что вы сделали из той Франции, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я вам оставил мир – я нахожу войну! Я вам оставил итальянские миллионы, а нахожу грабительские законы и нищету! Я вам оставил победы – я нахожу поражения! Что вы сделали из ста тысяч французов, которых я знал, товарищей моей славы? Они мертвы!..»
В результате, 18 брюмера, по предварительному уговору, двое директоров, Сийес и Роже-Дюко, подали в отставку, третьего, Барраса, к ней принудили, оставшихся двоих взяли под стражу, и таким образом высшая законная власть в стране исчезла.
Когда на другой день собравшимся в Сен-Клу Совету старейшин и Совету пятисот объявили об отставке трех директоров, первым порывом представителей народа было возобновление присяги на верность Конституции III года. Бонапарта, сделавшего попытку обратиться к собранию с речью, взашей вытолкали из оранжереи, где шло заседание депутатов.
Но помощь генералу подоспела в лице его брата – Люсьена Бонапарта, председательствовавшего в тот день в собрании. Люсьен обратился к фронту выстроенных войск с просьбой «освободить большинство собрания» от «кучки бешеных». И тогда в дело вмешались гренадеры Мюрата.
«Двери распахнулись, гренадеры с ружьями наперевес вторглись в зал; продолжая двигаться по залу беглым шагом, но в разных направлениях, они быстро очистили помещение. Неумолкаемый барабанный бой заглушал все, депутаты ударились в повальное бегство. Они бежали через двери, многие распахнули или разбили окна и выпрыгнули во двор. Вся сцена продолжалась от трех до пяти минут. Не велено было ни убивать депутатов, ни арестовывать.
Выбежавшие в двери и спасшиеся через окна члены Совета пятисот оказались среди войск, со всех сторон подходивших к дворцу. На секунду заглушивший барабаны громовой голос Мюрата, скомандовавшего своим гренадерам: «Foutez-moi tout се monde dehors!»[3], звучал в их ушах не только в эти первые минуты, но не был забыт многими из них, как мы знаем из воспоминаний, всю их жизнь» (Е. В. Тарле).
Старейшины поспешили назначить временное правительство из трех консулов – Бонапарта, Роже-Дюко, Сийеса – и выбрали комиссию для выработки новой Конституции. Эти решения были поддержаны несколькими десятками членов Совета пятисот, собранными в ночь с 19 на 20 брюмера Люсьеном Бонапартом.
Переворот свершился. И это был не просто переход Франции из одних рук в другие, а момент превращения Наполеона Бонапарта в великого правителя!
Переворот 18 брюмера вознес Наполеона на вершину власти. Бонапарт быстро научился искусству политической игры: его стратегия и тактика менялись в зависимости от обстоятельств. «Я бываю то лисой, то львом. Весь секрет управления заключается в том, чтобы знать, когда следует быть тем или другим», – говорил он.
Первой задачей новой власти было юридическое закрепление ситуации. Для этого требовалась новая Конституция. Говорят, что разработчикам документа Наполеон сказал: «Пишите коротко и неясно». Конституция 22 фримера (13 декабря) VIII года вполне отвечала поставленной задаче: это был скорее даже не основной закон, а инструкция по распределению полномочий. За туманными фразами о функциях и правах первого консула, которым прямо назывался Наполеон Бонапарт, был скрыт (впрочем, не очень-то и тщательно) основной смысл – предоставление первому консулу почти ничем не ограниченных полномочий.
На десять лет. Первый консул назначал Сенат и всех высших гражданских и военных должностных лиц, ответственных только перед ним. Законодательную власть представляли Трибунат и Законодательный корпус, члены которых утверждались Сенатом из числа всенародно выбранных кандидатов. Создавался Государственный совет, также назначаемый первым консулом. Вводилась запутанная и местами нелепая система передачи законопроектов, сводившаяся к тому, что все законодательные органы не играли никакой роли в системе управления государством.
