Женщина кричала-кричала, а потом тоже умерла.
А я уши закрыла руками и лежала на полу. Я не могла слушать, как она ужасно кричит.
Потом сказали, что она была беременная.
Их тела унесли.
От машины ничего почти не осталось.
Мама сказала, мне не надо смотреть.
Поля.
Почему я такая?
Вот летом мы с Аленкой хоронили жуков и червяков. Находили и хоронили.
Каждому сделали могилу, и поставили памятник из камушка.
Но потом не нашли еще мертвых.
И тогда я убила парочку новых жуков, и тоже прикопала.
Решила — пусть кладбище будет пышнее.
Дура!
Но и это еще не все.
Когда я проведывала дедушку в больнице, я сделал один очень плохой поступок.
Я обманула его. Обманула. Как это плохо!
И Бог покарал меня.
К нам пришла война.
Поля.
Во дворе были русские солдаты. Они вывели всех во двор.
Парней раздели догола и смотрели на них.
Мне было очень стыдно. Зачем они сняли с них одежду?
Тетки и бабки ругались. Солдаты сказали, что они ищут «след».
След от ремешка, вроде. От автомата. И одного парня куда-то увели. Хотя следа никто у него не видел. Это парень просто мимо двора проходил.
У нас документы смотрели.
Поля.
Мы проведали квартиру нашего дедушки.
Там русские солдаты. Они полы сняли. Нет паркета. Дырка.
Они там костер жгли. Сожгли Пушкина!!!
Кошмар! Ужас!
Обед варили.
Мама с ними говорила. Ругала. Они покивали башкой.
Мама говорит:
— Им лет восемнадцать! Не понимают, что творят!
А как по-моему — большие дядьки. Один был с усами.
Они там живут и стреляют.
В квартиру деда попал снаряд. Она разбита.
Телевизор солдаты расстреляли.
Почему?
Поля.
Солдаты всюду лазают. Все «базы» разобрали. Еду забрали.
По домам ходят.
Ковры забирают, магнитофоны. На БРТ складывают, на танки. Ездят так.
И некоторые люди (наши соседи) тоже стали ходить по домам и брать вещи. Чужие вещи.
И в свои дома складывают. А берут в домах, где хозяев нету.
Вот такие дела!
Поля.
Мы были на базаре, на остановке «Березка».
Там продавали лепешки, сигареты, соленые огурцы.
При стрельбе все бежали, прятались.
Обратно шли, смотрим — бабуля. Везет что-то на санках. Одеялом накрытое.
Мама решила — гроб.
Еле идет бабуля. Ей лет восемьдесят. Седые волосы из-под платка. Вокруг стреляют.
Но бабуля глухая. Не слышит даже.
Мама взялась ей помочь. Через трассу санки перевезла. И тут ветер — одеяло упало.
И мы смотрим, а это вовсе и не гроб, а новый холодильник в упаковке.
Бабуля его где-то украла.
Поля.
Мы с мамой шли сегодня в центре города.
Такая стрельба! Я прошу ее:
— Уйдем! Уйдем отсюда! Мне страшно!
А она тащит меня за руку и идет. Она думает, нас не могут убить.
Глупая.
Поля.
Я написала Мансуру стихи.
Про тебя, кого никто не знает.
Но душою всей тебя люблю.
(И никто, надеюсь, не узнает,
Про того, о ком я говорю…).
Знаю я, что, может быть, не любит.
Этот очень юный человек.
Но моя любовь неповторима,
Только спорит мой жестокий век.
Даже если позже выйду замуж,
Горя и беды не буду знать.
Все равно об этом человеке,
Буду с сильной грустью вспоминать!
П.
Все воруют.
И тетя Г…, и тетя А…, и тетя З… и дядя К… и Х, и М…
Все с утра берут тачки. Идут. А потом приходят — приносят ковры. Посуду. Мебель. Два— три человека не воруют только. Юрий Михайлович не ворует, и еще несколько соседей не воруют.
Другие соседи говорят:
— Русские солдаты воруют!
И это правда.
— И мы будем воровать! Все равно добро пропадет.
И делают так.
Из дома напротив самый неутомимый дедуля Полоний. Он раньше в тюрьме работал. Надзирателем.
Теперь по пять раз в день тачки носит. С ним около десяти его друзей.
Ругаются иногда, кому чего достанется. Прямо во дворе орут.
А с нашего дома отличаются тетя Амина и тетя Рада.
Дурдом!
Мы пошли в центр: я, мама, тетя Валя и Аленка.
И тоже зашли в один частный дом. Там чай был. Мы взяли по одной маленькой коробочке. Потом я увидела куклу. Она валялась на улице. Это был пупсик. И я его взяла. Аленка нашла карандаши.
А мама ничего не взяла. Сказала, что ее чуть не убил снайпер пулей. Снайпер стрелял в маму.
Ведь стыдно, если убьет снайпер в чужом доме, и тебя найдут там, как вора.
— У нас дома своих куча вещей. Девать некуда! — сказала мама. — Идем домой!
И мы ушли.
Поля.
Мы ходили в церковь. Она за мостом, где река Сунжа. Сунжа грязная, мутная.
Церковь от снарядов покосилась. По ней не раз попадали. Вокруг дома, как будто после страшного землятресения: вроде были дома, а теперь только часть стены.
В церкви давали соленые помидоры и макароны в стаканчиках.
Все бабушки были русские, и тети чеченки были. Детей много. Бабки на них ворчали. Еще я там видела Катю. Она живет в разрушенных подъездах.
У нее убили папу, маму и бабушку. Катя красит губы. Она нашла красную помаду в разбитом доме. Кате четырнадцать лет.
Мама сказала, что бомба попала в зоопарк, и звери погибли. А я видела собаку. У нее осколками отрезало нос. Она без носа теперь.
И много убитых собак.
Еще говорили: в дом пенсионеров (дом престарелых) попали бомбой, и они погибли.
В церкви тетя-монашка меня водила внутрь, вниз. Там, в подвале, темно, и только свечки тонкие горят у икон. Все молились, чтобы скорее война ушла. Тетя-монашка дала мне рыбу и картошку. И я ела. А мама двор подмела в церкви.
Сказали, что макароны и помидоры дали казаки. Казаки — такие люди, живут где-то далеко, и сюда помогают. Потому, что война.
Потом мы шли назад. Военные сильно стреляли. Мы лежали на земле.
И видели мертвого русского солдата. Его при нас убило. Он лежал, а рядом оружие.
Он был одет в синюю форму.
Мама пошла во двор. А там БТР. И сказала:
— Идите, там ваш парень лежит!
