Хоть уже и поздновато, чтоб бродить по местечку, однако он не выдерживает, выбравшись из низенькой Шараметовой хаты, идет к хлопцам. Скрипит под ногами подмерзший, сухой снег, ветер сечет в разгоряченное лицо снежной крупой. Митя идет не улицей, а темным переулком, прилегающим к железной дороге, минуя базы, склады, железнодорожную сторожевую будку. В темноте чернеют штабеля дров, бревен. К железной дороге дворы обращены не хатами, а садами и огородами, и только два-три домика повернуты окнами.
На железной дороге ночью тихо. Поезда ходят только днем. Исключения бывают, но редко. На станции темно. Едва заметно светится красный глаз семафора, который стоит почти напротив Шараметовой хаты, поблескивают желтовато-красные огоньки стрелок.
Чтобы попасть к Лобику, надо перебраться через железную дорогу. И хотя хлопцы не очень-то слушаются Мазуренку, но осторожность соблюдают. Лобик работает на железной дороге, составляет сводки движения поездов, поэтому не стоит заходить к нему лишний раз.
Митя, перебежав улицу, где легко можно нарваться на патрульного, направляется к Примаку. Еще на крыльце Примаковой хаты слышит он треньканье мандолины. Хлопцы сидят тут почти в полном сборе. Саша Плоткин, в больших, смазанных дегтем сапогах, положив ногу на ногу, играет, Лобик, понурившись, листает какую-то книгу. Хозяин же, Алексей Примак, как человек практичный, подшивает куском войлока старый валенок.
- Курск взяли! - с порога выпаливает Митя.
Саша играет еще громче, Иван, положив книгу на стол, задумывается, и только на самого хозяина новость, кажется, не производит никакого впечатления.
- И у нас взяли, - отзывается наконец Алексей. - За день шестерых. Адвоката Былину, нового примака Анеты Багуновой. Говорят, он какой-то инженер. Лысака - составителя поездов - арестовали третий раз...
Хлопцы на минуту умолкают. В лес убежали заместитель бургомистра Лубан, дорожный мастер Адамчук и другие. Мстят, скорее всего, фашисты.
Лобик встает, ходит по хате.
- Курск - большая победа! - возбужденно говорит он. - Если правда, что взяли, то наши могут еще до весны продвинуться до Днепра.
- Взяли. Я потому и пришел.
- Вот что значит зажать в клещи одну армию. Паулюса расколошматили, и фронту - хана. Под Сталинградом были отборные гитлеровские войска.
- Говорят, что итальянцев через Речицу гнали пешком, - перестав играть, сообщает Плоткин. - Солдаты будто бы торговали винтовками на базаре. За винтовку просили десять марок, за пулемет - двадцать.
Хлопцы хохочут. Трудно представить, чтобы солдаты торговали такими вещами, но слухи действительно ходят.
- Италии крышка, - твердо заявляет Лобик. - Стратегических целей она не достигла нигде. В Африке итальянцам и Роммелю скоро капут. Тунис не удержат. Недаром Гитлер оккупировал Южную Францию. Боятся высадки союзников с юга.
- Фронт наступает, а Кузьменки кабана закололи. Двух новых привезли, - острит Алексей. - Драпать не собираются. Гвозд новое пальто сшил... Но поздно. Давайте, хлопцы, по коням.
Алексей не притворяется. Только так и смотрит на вещи. Но ничего не попишешь - его соседи Кузьменки действительно заядлые полицаи. Так что надо остерегаться. Да и Гвозд - шпик известный.
Расходятся по одному. Первым за дверь шуганул Лобик, за ним - Митя.
II
Решение, что не осталось никакого другого выхода, кроме как податься в лес, просить у партизан пощады, а если примут к себе, то мстить немцам, уничтожая их жестоко, безжалостно, Лубан принял неожиданно, несмотря на то что он и его сообщники думали и говорили об этом давно. События на фронте были только толчком, ускорившим принятие такого решения. В душе Лубана оно вызревало еще с прошлого лета. Тогда к нему приходили посланцы от партизан, и не совсем даже партизан, а от людей, которых забросили из-за линии фронта со специальным заданием. Тех людей целиком удовлетворяло, чтобы он, Лубан, занимая высокое положение в немецкой администрации, помогал им. Но он на такое пойти не мог, - во-первых, не умел раздваиваться, а во-вторых, считал, что цена, которую заплатит таким образом, будет мала, чтоб искупить свой грех.
Он, заместитель бургомистра, принял тогда все меры, чтоб женщина из Нехамовой Слободы, приходившая к нему с предложением служить партизанам, не попала в руки немцев. Сам ее приход значил для Лубана многое. Если там, в лесу, допускают мысль, что он, заместитель бургомистра, не совсем потерянный человек, что он еще может вернуться к своим, принести пользу, то это мнение о нем вселяло надежду, придавало душевную силу. Всю прошлую осень он только и думал о том, как перебросить мост к партизанам.
В сорок первом году Лубан твердо решил, что такой жизни, как была, больше не будет. Ему доставляли удовольствие сообщения о том, что Красная Армия отступает, сдает немцам города, села, оставляет важные промышленные и сельскохозяйственные районы. С жадным нетерпением он ждал, когда же наконец немцы овладеют советской столицей.
Это могло вызывать только удивление, так как неприятности, какие имел Лубан в жизни, были не большими, чем у некоторых других людей, которые тоже пострадали в тридцать седьмом или в тридцать восьмом годах, однако на сторону немцев не перешли. Лубан до ареста был начальником службы пути в отделении железной дороги, его намеревались повысить по службе, выдвинуть на такую же должность в управлении, но неожиданный арест прервал этот естественный служебный рост. После того как Лубана, не доведя дела до суда, оправдали, даже о такой должности, которую он занимал раньше, пришлось забыть. Ее твердо занимал человек, который написал на него Лубан знал об этом точно - донос. Характер Лубан имел гордый, упрямый, своей правды доказывать не стал. Из города перебрался на небольшую станцию, занял там скромную должность кассира товарной конторы.
Было много всякого другого, но основное направление мыслей, настроения Лубана определяло убеждение, что в прошлой жизни власть захватили не люди дела, а хитрые приспособленцы, карьеристы, которые руководствовались шкурными интересами. Ход первых месяцев войны как бы подтверждал то, о чем думал Лубан. Осенью сорок первого года, уже став заместителем бургомистра, он застрелил переодетого окруженца. Убил Лубан своего советского человека в поселке совхоза Росица. Об этом хорошо знают в местечке и во всей округе. Пути назад, казалось, не было.
Одумался позже, когда немцы стали устанавливать свой порядок, а он, Лубан, им активно в этом помогал. Много уплыло воды за один только год жизни в оккупации. Глядя на тех, кто шел добровольно в полицию, становился начальником, а также на тех, кто не хотел служить немцам, а согласившись, продолжал им вредить, Лубан с ужасом понял, какую большую, непоправимую ошибку он совершил. Чрезмерно раздул личную обиду. Забыл, что и тогда и теперь были разные люди, и людей добрых, честных, слова которых не расходятся с делом, было намного больше, чем шкурников и карьеристов. Он предал Родину - только такими словами можно было назвать его поведение.
