Будущему ее супругу невоздержанность была присуща ничуть не менее, и проявлялась она не только в делах семейных. О Байронах есть сведения и в архивах, и в народных преданьях. Они были баронами, а поэтому, как все аристократы с титулами, носили звание лорда или леди, располагая наследственным креслом в верхней палате парламента. В парламент они, впрочем, редко наведывались, предпочитая по собственному разумению устанавливать и охранять порядок у себя в округе. Что это был за порядок, ясно из прозвищ, которые им давал народ. Одного из владельцев Ньюстедского аббатства, являвшегося их оодовым поместьем, запомнили как «злого лорда»; служившего во флоте деда Байрона матросы величали то «Джеком-потрошителем», то «штормовым адмиралом». Отца поэта окрестили «безумным Джеком».
Характер у всех них был буйный, резкий, тяжелый. А понятия – самыми обычными для людей такого круга. На службе они интриговали, дома – тиранствовали. Рассказывали, что «злой лорд» собственноручно застрелил своего кучера, сочтя его поведение дерзким. Из-за пустячной ссоры он вызвал на поединок соседа, и сельское кладбище украсилось новым памятником. Фамилия убитого соседа была Чаворт. Родственница этого Чаворта, Мэри Чаворт, полвека спустя станет мучительным и пылким увлечением пятнадцатилетнего Байрона.
Потомкам «злого лорда» передались его привычки самодура и деспота. Род Байронов скудел от поколения к поколению: в Ньюстедском аббатстве все так же устраивались пышные охоты, заканчивавшиеся диким разгулом, но люди становились и мельче, и мелочнее. «Штормовой адмирал», не устрашившись отцовского гнева, увозом женился на собственной родственнице, за которой нечего было взять в приданое, и лихо дрался у берегов Канады с французами, не желавшими уступать Англии свои владения. А «безумный Джек» прославился разве что мотовством да смолоду в нем открывшимся знанием «науки страсти нежной». Он был красив и обходителен. Этого хватало, чтобы кружить головы дамам из высшего света.
Истинным его призванием оказалась карточная игра. Выделенную ему долю сильно подорванного семейного капитала «безумный Джек» спустил в два счета; «штормовой адмирал» добыл сыну место в гвардии и отказал в дальнейших милостях. Какое-то время новоиспеченный гвардеец служил в заокеанских колониях, вскоре объявивших себя независимым государством – Соединенными Штатами Америки. Дожидаться последовавшей за этим событием воины он не стал, вернулся в чине капитана на родину и рассудил, что подвиги на поле брани не для него: куда больше для подвигов подойдет светская гостиная.
Леди Кармартен, ставшая первой его жертвой, ради обаятельного молодого офицера решилась покинуть мужа и добиться развода. В те дни это неизбежно означало громкий скандал, хотя сами истории такого рода случались не так уж редко. Пришлось уезжать во Францию; впрочем, заставили это сделать не столько пересуды, сколько кредиторы, при известии о любовном триумфе «безумного Джека» накинувшиеся на него со всех сторон, поскольку в деньгах леди Кармартен не нуждалась. Новый ее спутник жизни хорошо об этом знал, и, едва ступив на набережную Кале, направил стопы к игорному дому.
Леди Кармартен умерла родами в 1784 году; девочку удалось спасти, ее назвали Августой. В жизни Байрона его сводной сестре принадлежала совершенно особая роль.
Следующей весной в Бате отставного капитана представили шотландской наследнице. Положение его было не из легких, и он постарался не заметить ни ее тяжелого подбородка, ни слишком выпирающих скул. В мае сыграли свадьбу, и все пошло по-старому: год спустя замок Гордонов уже был заложен, потом продан, а новобрачным пришлось после очередного проигрыша бежать в Париж, словно ворам. Предстоящие роды побудили Кэтрин вернуться. «Безумный Джек» не сразу решился за ней последовать, зная, что его ожидает долговая яма.
Ей подыскали более чем скромную квартиру в невзрачном трехэтажном доме на лондонской тихой улочке. И дом, и весь тот квартал превратились в груду камней, когда в 1940 году немцы каждую ночь совершали массированные налеты на Лондон; в честь Байрона было решено сохранить старое название улицы, застроенной после войны, – Оксфорд-стрит.
В этом доме бывший гвардеец появился несколько раз после своего краткого возвращения. Приходил он всегда по воскресеньям – английский закон гарантировал должникам неприкосновенность в последний день недели. Где он скрывался в будни, никто не знает, но из писем Кэтрин видно, сколько им было пущено в ход уловок и хитростей, чтобы прибрать к рукам последнее, что у нее оставалось. Удостоверившись, что дело это безнадежно, капитан отправился привычной дорогой через Ла-Манш. Какая-то актриса скрасила ему раннюю и совершенно нищую старость. Он умер в 1792 году – тридцати шести лет от роду. Сыну его, физически слабому ребенку с искривленной от рождения стопой, оказался отмерен в точности такой же земной срок.
Сын, которого назвали Джорджем Гордоном, родился во вторник 22 января 1788 года.
А 14 июля 1789 года восставшие парижане штурмом овладели городской тюрьмой Бастилией, и началась Великая французская революция – главное событие эпохи, на которую выпала жизнь Байрона.
* * *
Это была необыкновенно бурная и яркая эпоха, один из звездных часов в истории всего человечества.
Через полтора месяца после взятия Бастилии Учредительное собрание, которому предстояло выработать новую систему правления, провозгласило «Декларацию прав человека и гражданина». Открывалась она словами о том, что «люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». Это значило, что отменяются сословия вместе с их привилегиями. Отныне человек не мог угнетать другого человека лишь на том основании, что первый рожден аристократом, а второй – крестьянином. Отношения должны были строиться на началах свободы, равенства и братства. Власть короля резко ограничивалась, его обязанностью было только исполнять волю народа. Церковь более не могла управлять всей умственной и нравственной жизнью.
То, о чем мечтали передовые люди XVIII столетия – вольнодумцы, просветители, противники царей и святош, приверженцы разумного и справедливого мироустройства, – начинало осуществляться.
Поколебался весь порядок вещей, казавшийся незыблемым. Революция обещала положить конец беззаконию и тирании, бесправию и нищете. На площади перед Бастилией был дан первотолчок громадному перевороту, под знаком которого пройдет весь XIX век.
События сменяли друг друга стремительно – и какие события! Пульс истории забился учащенно. Даже время, казалось, течет намного быстрее, чем обычно: год вмещал в себя столько драматических перемен, что иной раз оказывался насыщеннее целых десятилетий. В «Дон-Жуане», своем главном произведении, Байрон скажет об этом как об одной из примет того века.
