А потом была зима. Вызов на сессию. Мучительное раздумье замполита Анатолия Ивановича Мазура:
— Ну и что мне с тобой делать? По поощрению — был. По семейному положению — ездил. Правда, служишь исправно. «На вахте» печатаешься В «Страже Балтики» — тоже. Деньжата на дорогу есть? Гонорары же получаешь. Что-нибудь придумаем. Безвыходных положений нет, как нет неприступных женщин.
И придумали. Получил я документ, в нем говорилось: «Старший матрос… командируется в город Минск. Проездных — нет, суточных — нет». Выходило, что я вроде в экипаже, потому как в ведомости начфина моей фамилии нет, и в то же время — в командировке. Как в народе говорят: и дома, и замужем.
III
Осенью 1960-го наш экипаж передислоцировали в город Пионерск Калининградской области. Пришел новый командир, замполит тоже новый, но я уже был студентом четвертого курса, имел три лычки на погонах — старшина первой статьи, кандидат в члены партии. На зимнюю сессию отпустили с таким же липовым командировочным удостоверением. Новый командир экипажа капитан второго ранга Шадрин, высокий русоголовый москвич, с открытым мужественным лицом, раскатистым, басовитым голосом, пожелал успехов, предупредил: «Только патрулям не попадайся».
Экзамены сдал, на глаза патрулям не попался. Служба шла дальше.
Как-то весенним днем парторг напомнил, что кончается кандидатский стаж, надо вступать в КПСС, и что бы я не затягивал, а завтра же написал заявление. А завтра, 12 апреля, Юрий Гагарин полетел в Космос. Вдохновленный этим событием, накатал заявление: горжусь, что первый в Космосе коммунист. Потом заседала парткомиссия соединения, я был взволнован, видимо, радость светилась на лице, потому один седовласый «кап-раз» — капитан первого ранга спросил:
— А что вы улыбаетесь, как мальчишка? Вы же не в «Осоавиахим» вступаете, а в партию. Видать, не созрел еще, товарищ…
Наш парторг возразил: я уже на четвертом курсе университета, печатаюсь в газете «Страж Балтики». Кап-раз умолк, будто язык проглотил, но при голосовании воздержался.
Меня очень беспокоила летняя сессия. Трудные были контрольные работы, нервное напряжение, постоянный недосып стали причиной неожиданной болезни — экземы. И попал я в Балтийский военно-морской госпиталь. Родителям написал, что меня временно перевели служить в госпиталь. Написать заболел — рука не поднялась. Мать похоронила уже двух моих братьев, самый старший, третий, не вернулся с войны. Прокачался в госпитале около месяца. Накануне Первомая навестили меня командир и замполит, поздравили с праздником. Командир посоветовал написать рапорт командующему флотом, чтобы меня досрочно уволили в запас, иначе придется тянуть лямку до осени.
IV
Младшим лейтенантом запаса ехал я в Минск на летнюю сессию. Экзамены сдал с блеском. Снова потянуло стать студентом настоящим, поучиться на стационаре. Почему снова? После первого курса я сделал попытку перевестись на стационар. Декан был согласен, начальник учебной части — тоже. Не хватало визы начальника военной кафедры. И пошел я к генералу Кирсанову. Тот прочитал заявление, поднял на меня оловянно-серые, усталые глаза:
— И что вы хотите от меня, молодой человек? — ударяя на «о» спросил генерал.
— Напишите, что вы не возражаете…
— Нет, молодой человек, я очень возражаю. Артиллерия, баллистика — это сложнейшая наука, — глаза генерала вдруг вспыхнули синим блеском. — Вы никогда не догоните тех, кто ушел вчера, — размашистым почерком вывел: — Возражаю…
Одно это слово круто изменило мою судьбу, за что я очень благодарен генералу Кирсанову. Особую благодарность почувствовал, когда вышла моя книга «Якорь надежды». Она бы никогда не родилась, если бы я не послужил на флоте. Теперь виза генерала была не нужна. Декан Михаил Григорьевич Ларченко, здоровяка, похожий на медведя, узнав, что я из Могилевщины, молодой коммунист, печатался во флотских газетах, весело похлопал меня по плечу:
— Давай, земляк. Нам такие хлопцы потребны, — с неистребимым мягким «Р» сказал он и подписал заявление.
Начальник учебной части тоже дал добро, но предупредил: стипендии у меня не будет, интерната — тоже, потому что все распределено. И вообще все зависит от ректора. Посоветовал пробиться к нему на прием. А ректором университета был тогда академик Севченко.
Тот жаркий августовский день я помню, как сейчас. Вошел в приемную. Смуглая женщина с короткими густыми волосами, с папиросой в губах, сидела за машинкой. Подал ей заявление, она взглянула одним глазом, вынула папиросу, сказала:
— Хорошо. Оставьте заявление. Я передам ректору.
— Я вас очень прошу. Разрешите мне зайти самому.
— Ладно. Тогда придется подождать.
Ждать пришлось около часа, а может, и больше. Наконец я переступил порог не очень просторного светлого кабинета. За столом сидел широколобый худощавый человек в светло-голубой тенниске — под цвет седым вискам. Человек поднял голову от бумаг, внимательно, цепко посмотрел на меня.
— Садитесь. Слушаю вас.
Я рассказал, что служил на флоте, учился на журфаке нелегально, хочу побыть студентом стационара. И подал заявление.
— Ну что ж, я вас понимаю, — Севченко позвал секретаря. — Можем ли мы перевести на пятый курс?
— Нет, Антон Никифорович, на последний курс нельзя. Есть инструкция.
Севченко нахмурился, на высоком лбу собрались гармошкой морщинки-борозды.
— Та-ак, что ж нам придумать? А может, на четвертый? Побудете два года студентом. Почувствуете вкус студенческой жизни.
— Согласен, — с радостью выпалил я.
— Вот и добренько, — академик вдруг широко улыбнулся, нацепил на широкий мужицкий нос очки.
Торопливым почерком ректор писал резолюцию. Я следил за сильной, по-крестьянски широковатой ладонью, державшую ручку. Выше локтя рука была тонкая, интеллигентская. Кончив писать, Севченко вышел из-за стола, пожал мне руку:
— Дерзайте, юноша! Так любит говорить мой друг Михась Лыньков. Может, и ты станешь литератором. Счастливой тебе дороги!
V
Снова и снова рассматриваю конверт. Над Звездой Героя — эллипсы, символизирующие орбиты атомов, справа — силуэт человека над микроскопом. Дальше контуры строения: то ли университета, то ли академии. Прочитал на обратной стороне: выпустила конверт фабрика в Борисове, художник А.Хвесюк. Подумалось: интересно, мужчина это или женщина? А еще промелькнула мысль: спасибо «Белпошце», что не забыла отметить юбилей знаменитого физика.
Человека, который росчерком пера подарил мне два студенческих года. Теперь, с высоты прожитого, могу признаться: два лучшие годы жизни.
