Юрий Софиев - Синий дым

Мой сын, иль внук, быть может, правнук,
Должно быть, сохранит в глуши шкафов,
Среди имён значительных и славных,
Мой скромный труд — два томика стихов.

И может быть, в какой-то зимний вечер,
В живой библиотечной тишине
(Осуществится ль трепет нашей встречи?)
Он подойдёт задумчиво ко мне.

И прочитав на рыжем корешке
Написанное золотом: «Софиев»,
Подумает о сгнившем старике:
Писал стихи и жил в года какие!

Мой путь земной сумеет оправдать —
Писал стихи, таков удел поэта.
Но мне-то, мне-то как же сочетать
Два томика стихов и жизнь…

У взмыленных коней и у орудий
Мы верили, по-детски горячо.
В чём, милый друг, уверена ты, в чём?
— С тех пор, как одиночество нас судит.

Ты чувствуешь, как нам предельно трудно
Жить и писать в предельной пустоте.
Уже и мы с тобою в жизни скудной
Уставшие, не прежние, не те.

И вот, не узнаваемой и новой,
Сознаемся, становится для нас
Страна, которую в недобрый час
Мы покидали — в утра час суровый.

И только сердца безнадежный стук
Свидетельствует об огромном горе.
Вглядись, — почти у каждого во взоре
Печаль непоправимейших разлук!

За гордость? За упрямый вызов ей?
Иль просто подошли года такие?
Как трудно нам на совести своей
Нести невыносимую Россию.

Где и когда мы с тобою встретились?
— Напряжённая бледность лиц.
Нашу дружбу и верность отметили
У окраин горящих станиц.

Под неизбежной угрозой снаряда
Не припадали к тёплой земле.
К стремени стремя скакали рядом,
Ночи и дни напролёт в седле.

Помнишь, как пели сердца: «скорее!»
Шпора спешила коня обжечь.
На дымной и пыльной батарее
Выла, захлёбываясь, картечь.

Помнишь пароль наш короткий: «Россия»,
Сухое и твёрдое: «Назад никогда!»
Эти зловещие, глухонемые
Нами разрушенные города.

Дрогнувший голос — Ты веришь? — Верю!
Крепкая, цепкая хватка рук.
Кто возвратит нам нашу потерю,
Незабываемый друг?

К лошадке потной липнут овода.
Струится жар над выгоревшей степью.
И медным гудом стонут провода.
Отрадно нам родное благолепье.

Должно быть, так же Николай Ростов
Катил в упругом, ладном тарантасе.
Хвостом хлестала лошадь оводов,
И был мужик лицом вот так же красен…

Спокойно дремлет спутник на сиденье.
Буравит жаворонок синеву, —
Нам снится сон о жизни — наяву
Упорный гул орудий в отдаленье.

А в утро свежее и росяное
Сосед мой, мирно едущий со мной,
Быть может, будет выведен из строя
С простреленною пулей головой.

Дремотой вялой взгляд его погашен,
Качается безвольно голова.
И вдруг — простые, нежные слова
О доме и о синеглазой Глаше…

Уже летит в степной рассвет
Мой голос: «Подтяни подпруги!»
Суровой молодости други,
Свидетели жестоких лет.

Ведь нам до смерти будут сниться
— В дыму — горящие станицы,
И ржанье взмыленных коней,
И жаркий грохот батарей…

Труды дневные в стороне —
Разваливаемся на бурке,
Под звёздами и в тишине
Беседуем о Петербурге.

И голосом совсем не тем,
Уже не резким и не громким,
Опять о «Розе и Кресте»,
О кораблях, о «Незнакомке»…

Земля невспаханных полей
Под брюхом лошади упругим…
Жестокой молодости други,
Невольники высоких дней.

Тачанка катится. Ночлег уж недалёк.
Подводчик веселей кнутом захлопал.
Налево был недавно городок,
Дремал в пыли и звался Перекопом.

Направо море — свежей синью вздуто.
Изрытый, в ржавой проволоке, вал.
На стыке с морем огибаем круто
Глубокий ров. Взгляд на скелет упал —

Полузасыпанный, не нужный никому,
А жёлтый череп на дороге пыльной.
Попридержи-ка! Череп я возьму
В сентиментальное свидетельство о были.

Здесь карабин в затылок разрядили.
Присыпали землёй. Копать? Тут нужен лом!
Сойдёт и так! Толково закурили —
И некто смех взорвал забористым словцом.

И череп бережно я прячу в свой мешок.
И укоризненно копну волос колышет
Подводчик. За бугром сады и крыши.
Блаженный час! Ночлег уж недалёк.