Основным в данной ситуации был вопрос, что еще поставить на кон, но как раз на этот счет у игрочишки сомнений не было: «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом, и да отразит Россия, поднявшаяся, как один человек, дерзкий натиск врага».
Поначалу-то проблем не предвиделось. Под бренчание поэтических лир, предрекавших, что:
И вновь, как прежде, мы ответим
За Русь мильонами голов,
И вновь, как прежде, грудью встретим
И грудью вытесним врагов!
на призывные пункты ломанулись толпы заволновавшихся о «судьбе славянства». Правда, пииты (в данном случае — господин Н. Агнивцев) вовсе не предполагали, что среди «мильонов» окажутся их собственные головы. Надежда была на то, что:
Пока оружия не сложит
Раздутый спесью швабский гном,
Пусть каждый бьется тем, чем может:
Солдат — штыком, поэт — пером[4].
Последнее из пожеланий опередило время: его, «озвучивали» (до чего омерзительно это жаргонное словцо!), скатываясь до плагиата, луженые глотки «агитаторов, горланов, главарей», требуя, «чтоб к штыку приравняли перо». Впоследствии острые перья-штыки воинов этой славной когорты, ряды которой никогда не убывали, разили на бумаге врагов, не забывая гордиться своим «оружием особого рода», тем, что их «слово на той войне» ценилось «со снарядами наравне, от орудий любых калибров», а равно и тем, что «поэт в России — больше, чем поэт».
Очевидно, применив, пусть и бессознательно, метод неполной индукции[5] и сформулировав: «железнодорожник в России — значительно больше, чем железнодорожник», дед не спешил предъявлять свою голову в качестве «ответа» и воспользовался тем, что людей этой цепной профессии не призывали в армию. К тому же, у жены, Пелагеи Александровны (в девичестве — Подколзиной, рис. 1.3), 6 августа 1915 года родился сын Борис.
Чудовище Мировой войны оказалось прожорливее, чем ожидалось, но тем ярче должна была воссиять в веках слава победоносного полководца. Игрочишка суетливо поспешил утвердиться на посту Верховного главнокомандующего. Был он любящим мужем и отцом, но из проявленных им «в Грозный час испытания» качеств выделялись никогда не изменявшее ему упрямство да умение подбирать для подвергающегося военной нагрузке сложного государственного механизма исключительно ржавые, с сорванной резьбой «винтики» — людей, личная преданность которых трону могла соперничать разве только с их некомпетентностью в порученном деле. Так что позже, летом 1918 года за все пришлось-таки расплатиться лично, да не только своей жизнью, но и жизнями детишек, виноватых лишь в том, что были они одной с неудавшимся полководцем крови.
За войной последовала революция, а за ней — и новая война, Гражданская. В железных дорогах нуждались все конфликтующие стороны и это давало шанс уцелеть.
Борис подрастал, окончил 7-летнюю школу в Гудермесе, стал слесарем в паровозном депо, а в 1932 г. поступил в Новочеркасский индустриальный институт. Доучиться молодому комсомольцу не дали — «мобилизовали» на Ростовский завод сельскохозяйственных машин рабочим. Большевистская власть пе считалась с желаниями молодых людей и те, кто отказывался от таких предложений, потом имели основания пожалеть. Тем временем Григорий Игнатьевич переехал в Москву: не давало покоя желание проявить талант инженера. В Центральный аэрогидродинамический институт им был послан проект «махолета», причем была даже построена действующая модель (Рис. 1.4). Военная авиация в СССР бурно развивалась и конструкторов не хватало. Несмотря на отсутствие институтского образования, Фигория Игнатьевича приняли на работу в конструкторское бюро Н. Поликарпова, истребители И-16 которого потом воевали в Испании.
Конечно, должность, на которую взяли в начале 30-х годов инженера-самоучку, была невысокой. Пока Григорий Игнатьевич осваивал новую профессию, институт сотрясали катаклизмы, вызванные доносами, арестами и расстрелами разнообразных «вредителей», которых доблестные органы выявляли на всех без исключения уровнях институтской иерархии, и чем выше был этот уровень, тем более вероятным было однажды дать следователям «чистосердечные показания». О нелегкой, опасной, но в то же время — славной невидимой страде поведал, не без некоторой рисовки, комиссар государственной безопасности 1-го ранга Л. Заковский в книге «Шпионаж капиталистических государств»:
«Они давали несуразно много деталей, чтобы потребовалось много нового инструмента, новых станков, усложняли технологический процесс, так что для его осуществления потребовалось бы много времени и даже переоборудование завода. Они говорили: да, можно было сделать проще, но так как они хотели сорвать военный заказ, то намеренно усложняли процесс производства».
Рис. 1.3. Бабушка, Пелагея Александровна
Рис. 1.4. Модель «махолета», построенная дедом
Очевиден универсализм подхода: если бы количество деталей было бы заказано «впритык» и, вследствие неизбежного брака, на сборке имел место некомплект, то и такое «вредительство» тоже вполне устраивало, как вполне оправдывающее применение «высшей меры социальной защиты».
Дефектом стиля в эпистолярных упражнениях достославного товарища Заковского было использование штампа «провокатор царской охранки», в то время как «разоблаченные» признавались, по его же данным, лишь в доносах. По-видимому, тут не обошлось без вполне естественного стремления слегка преувеличить достижения, потому что ранга «провокатора» достоин лишь тот, кто, будучи внедрен в круг неблагонамеренных, именно что провоцирует активные действия. Оно и понятно: начальство отчиталось в выплаченных «средствах», доложило наверх о раскрытии «кружка», а в нем процветают лишь говорильня да свальные половые сношения. В такой застойной атмосфере свежая идея — «экспроприировать банк» — вызывает энтузиазм по обе стороны баррикад, потому как всем ясно, что при распределении экспроприированного не будет вестись персонально ответственный бухгалтерский учет. Нытики, понятно, загундят: «А где оружие взять, а как избежать случайных жертв?» Но не смехотворно ли упоминание о каких-то «жертвах», когда дело идет о революции (с одной стороны) и о государственных интересах (с другой)? А уж оружие-то для хорошего дела…
Слово «провокатор», вероятно, казалось более ярким, хлестким по сравнению с сереньким — «стукач», что вполне извинительно: и в наше время как град по лысине барабанит не к месту употребляемое, заимствованное из ядерного лексикона словцо «эпицентр». Но в строгие тридцатые лексическая некорректность комиссара государственной безопасности 1-го ранга была приравнена к донесению о пленении в окопах незримого противостояния «языка» в звании полковника, в то время как взят был лишь ефрейтор. За очковтирательство (а может — и не только) ошибочно именовавшийся когда-то «товарищем» и «комиссаром» был расстрелян.
