— Хлопцы, давайте кооперироваться, соорудим одну на всех.
Соединили табачный мусор и завернули на весь отряд две папироски. Батя, сделав пару глубоких затяжек, передал самокрутку мне. Я тоже затянулся два раза и передал дальше. Кому приходилось докуривать остатки из карманов, знает, как трещит такое курево и какой у него противный привкус — не то паленой шерсти, не то горелого хлеба. Но и это лучше, чем ничего. Жалко, что мало! Потом до ночи сиди и без табака, и без дела.
Однако и ночью нелегко выбраться из окружения. В деревнях — немцы, дорога Лепель — Борисов, которую надо пересечь, тщательно охраняется ими. На лесной опушке перед этой дорогой мы пролежали часа два, пока движение на ней не прекратилось совсем и броневики, патрулировавшие ее, не ушли куда-то на север. Тогда гуськом, след в след, перебрались мы через дорогу, осторожно, чтобы казалось, будто бы это след одного человека. Из кольца мы вышли.
По выходе из окружения Батя со своей группой остался в районе Красавщины, а мы с Черкасовым к пятому ноября добрались до Липовца, одной из самых надежных наших ополченских деревень. Знакомые места, да и люди знакомые. Выяснив, что здесь, как и прежде, немцы почти не показываются, мы выбрали в лесу, западнее деревни, местечко, как нам показалось, подходящее для новой партизанской базы. Хорошая полянка, от людных дорог далеко, маленький ручеек (перешагнуть можно) дает питьевую воду. Не забыли осмотреть и подступы к нашему будущему лагерю.
Своих лопат у нас было только две, но в деревне набрали еще штук двенадцать-пятнадцать, достали и пилы, и топоры и в тот же день приступили к «строительству». Теперь, вероятно, каждый из нас улыбнется, вспоминая этот первый опыт, но тогда… советовали, указывали друг другу, а на самом деле не умели. Мне пришлось взять на себя роль прораба. На глазок и шагами размерил я будущий котлован и очертил лопатой.
— Копайте!
Работали дружно и споро. Каждому хотелось поскорее увидеть крышу над головой и, главное, хотелось закончить наше новое жилище к Октябрьской годовщине.
На глубине метра показалась вода (а мы-то думали, что тут сухо!). Бросили копать и почти всю ночь пилили, рубили, настилали крышу. Вот и готова землянка! Правда, она и неказиста, и тесна, и неудобна, но все-таки не под открытым небом.
Шестое ноября. Советские люди привыкли видеть в этот вечер ярко освещенный зал, красную скатерть, президиум за столом… У нас не только скатерти, но даже стола не было, и землянка наша освещалась так скудно, что собрание решили провести на вольном воздухе и еще засветло.
Подморозило. Выпал первый снежок. Партизаны сидели на бревнышках вокруг костров, над их головами шумел неприветливый осенний лес. Обстановка не совсем обычная, но в этой обстановке мы не меньше, а, пожалуй, даже сильнее ощущали праздник, чувствовали все значение Великой Октябрьской революции и свою неразрывную связь с Родиной. Большинство присутствующих не видели или не помнили царскую Россию — молодежь! — но теперь, столкнувшись лицом к лицу с врагом, который хочет восстановить у нас старые порядки, уничтожить все завоевания Октября, они по-новому осмысливали революцию, осознавали себя непосредственными участниками ее. Каждому становилось ясно, что мы продолжаем борьбу со старым миром, начатую в семнадцатом году.
Об этом я и говорил в своем небольшом докладе, стараясь как можно теснее увязать его с нашими партизанскими буднями, с нашими сегодняшними задачами.
Слушали хорошо. Но вдруг внимание отвлек гул моторов. Два самолета плыли над нами на запад. Бойцы зашептались, поглядывая вверх.
— Наши!
Это было очень кстати.
— Советские самолеты, — сказал я. — Немцы кричат, что уничтожили Красную Армию, а наши летят… На запад!..
Самолеты скрылись за зубчатой стеной леса, и, как бы в подтверждение моих слов, со стороны Столбца донеслись до нас звуки взрывов, залаяли зенитки, затарахтели пулеметы.
— Бомбят! — радостным шепотом прошло по собранию.
Самолеты отбомбились и опять ушли на восток. Зенитки затихли, но треск пулеметов все еще продолжался. Это — уже не по самолетам. Должно быть, кто-нибудь из нашего отряда схватился с фашистами в этот предпраздничный вечер. Так оно и было. На другой день мы узнали, что немцы окружили в Столбце троих бойцов нашей группы. Партизаны отстреливались до последней возможности, пока враги не сожгли их живыми вместе с той хатой, в которой они засели.
Собрание окончилось, начинало темнеть. Праздничный ужин должен быть особенным, а что мы могли сделать, если у нас и кашевара настоящего не было?
— Я сам сварю! — вызвался Перевышко. — Это, будет картофельное пюре с соусом.
И весь вечер колдовал у костра, никого не подпуская к стряпне. А состряпал тот же партизанский суп, только, может быть, немного погуще.
Варилось это «картофельное пюре с соусом», как и обычно, в ведрах, ели — кто из миски, кто из котелка, а кто и прямо из ведра: посуды не хватало. Небогатая трапеза. Зато настроение в этот вечер у нас было приподнятое, праздничное, боевое. С этим настроением люди и отправились на свою партизанскую работу в ночь на седьмое ноября.
А работы у нас было много. Надо было идти по деревням, напоминать крестьянам о празднике, разъяснять обстановку, проводить беседы. Ведь празднование Октябрьской годовщины в тылу врага являлось сильнейшим агитационным средством, оно сплачивало, объединяло народ в борьбе с захватчиками.
Во всех деревнях люди по-своему справляли праздник. Немцы запретили его, ни о каких открытых собраниях не могло быть и речи, но никто в этот день не работал. Празднично одетые люди выходили на улицу, собирались группами, говорили, вспоминали. А когда появлялись партизаны, сами собой возникали летучие митинги.
В деревне Заборье крестьяне окружили нас дружной толпой и засыпали вопросами. А когда я, рассчитывая провести здесь беседу, приказал Кобышеву выставить охранение, подошел один из деревенских комсомольцев:
— Мы уже позаботились. Если покажутся фашисты, нас предупредят. Можете не беспокоиться.
Колхозникам хотелось, чтобы мы подольше оставались у них в этот день.
Я похвалил их за предусмотрительность, но свои караулы все-таки выслал и сказал, что вынужден торопиться не потому, что опасаюсь врагов, а потому, что нас ждут другие люди и другие дела. Оставаться в Заборье больше часу мы не могли. Это несколько обескуражило крестьян. А мне в этот раз нелегко было беседовать с ними. С первых же слов они спрашивали:
— Как Москва?
Ни у кого из нас не было никакого сомнения в том, что торжественное заседание, как всегда в канун Октябрьской годовщины, несмотря ни на какие трудности, состоялось. Но мы его не слыхали: радиоприемника в Липовецком лагере не было.
