Сталин вернулся из Кракова в Петербург в конце ноября 1912 года и снова уехал к Ленину в последних числах декабря. Свердлов бежал из ссылки 5 декабря и в середине месяца появился в столице. Они оба входили в Русское бюро ЦК. В январе 1913 года Свердлова ввели в редакцию «Правды» по решению совещания в Кракове, на котором присутствовал Коба[98]. Он же и известил об этом Свердлова[99]. О том, что Свердлов и Сталин оба занимались делами газеты, свидетельствует не только ряд документов из полицейских архивов (прежде всего с агентурными сведениями, полученными от Р. Малиновского), но также сохранившиеся благодаря перлюстрации письма В.И. Ленина и Н.К. Крупской, касающиеся выпуска «Правды», где упоминаются они оба под кличками «Андрей» и «Василий». Более того, часть этих писем была опубликована еще в начале 1920-х годов[100].
Не вполне ясна дата возвращения Сталина в Петербург. Хроника в собрании его сочинений определенно гласит, что он возвращается в Петербург в середине февраля 1913 года и «вместе с Я.М. Свердловым приступает к реорганизации редакции “Правды”, согласно указаниям В.И. Ленина»[101]. Между тем Свердлов был арестован 10 февраля. Понятны, разумеется, мотивы вдовы Свердлова, задним числом превратившей покойного мужа в «ближайшего помощника И.В. Сталина по редактированию газеты “Правда” и руководству большевистской фракцией Думы»[102], но остается вопрос, по каким соображениям Сталин согласился и поддержал эту ложь. Свердлов к тому времени давно умер, не успел примкнуть ни к какому внутрипартийному «уклону», что позволяло причислить его к сонму прославляемых выдающихся большевиков; для публичного образа Сталина, конечно, требовались какие-то фигуры товарищей и соратников рядом, и Свердлов на эту роль вполне годился. Кроме того, как мы помним, в 1924 году были опубликованы его письма с неприязненными высказываниями о Сталине, так что тем более требовалось противопоставить им какие-то свидетельства об их дружбе. А если, что очень вероятно, вдова Свердлова была причастна к той публикации, то теперь она должна была сделать все возможное, чтобы загладить этот проступок.
Но ведь впоследствии, опровергая собственную версию, она также лукавила. Если в начале 1913 года «Андрей» и «Василий» в самом деле не встретились, то в декабре 1912 года оба определенно должны были находиться в столице, пусть и не очень продолжительное время. Таким образом, теперь Свердлова-Новгородцева ударилась в противоположную крайность, преуменьшая их связь. Она снова не была вполне правдива, только прежде ею двигало, быть может, опасение за свою жизнь, теперь же – чистое желание угодить текущей политической конъюнктуре.
Не только политические мотивы двигали мемуаристами. Их намерения иногда довольно легко угадываются из текста. Кто-то брался за воспоминания с большей, кто-то – явно с меньшей охотой. Многих побуждали к тому запросы Истпартов, обществ старых большевиков, местных музеев или пионерских организаций. Простые рабочие, рядовые большевики, которые когда-то встречались с молодым Сосо Джугашвили (или уверяли, что встречались), простодушно радовались возможности похвастаться знакомством с великим человеком. Видимо, именно это чувство заставляло их иногда пускаться в безудержное фантазирование («У мне был 16–17 лет когда я видел тав. Сталина 1906 году и 1907 году. Т. Сталин бил дилинным, черными полто, цилиндир на голове, дростик на рука, курчави голови волосами»[103]).
Другой пример происходит из Ачинска, где Сталин отбывал последние месяцы ссылки в конце 1916 – начале 1917 года. Рассказ жительницы этого города Несмачной Ванессы Ивановны записан сотрудником музея Сталина в Ачинске в 1947 году: «У Шатырских я видела Сталина. Он сидел на стуле. Кума Устинья, когда вышел Сталин, мне говорит: “Кума, знаешь кто это?” – “Нет”, – говорю. – “Это, – говорит, – Сталин, помощник Ленина”. – “Что же ты, – говорю, – раньше не сказала. Я хотя бы рассмотрела его” С тех пор мне не довелось его видеть»[104]. Стоит ли пояснять, что в описанное время ачинские обыватели ни о Ленине, ни о Сталине слыхом не слыхивали. Обычное дело – простой, провинциальный человек хвастается прикосновенностью к знаменитости.
Но некоторые рассчитывали на вполне практические выгоды, приписав себе не только знакомство с Кобой, но и помощь ему. По счастью для исследователя, попытки эти бывали весьма наивны и разоблачить их несложно. Так, некто Калман Копелович Нейман в 1951 году прислал в ИМЭЛ рассказ, что он был литовским социал-демократом, был призван в армию, таким образом оказался в 1908 году в Тифлисе караульным в тюрьме в метехском замке, где сидел Иосиф Джугашвили, и передавал его письма на волю. В ИМЭЛ на письме Неймана сделали лаконичную помету, что товарищ Сталин тогда сидел не в метехском замке, а в тюрьме в Баку[105].
Понятно, что Нейман, как и многие другие такого рода мемуаристы, искал мелких выгод, проистекающих из репутации соратника вождя по революционному подполью. Временами в роли такого рода рассказчиков выступали и действительно неплохо знавшие когда-то Иосифа Джугашвили. Причем зачастую эти люди совсем не имели в виду, что их претензии будут доведены до самого Сталина; напротив, они скорее всего рассчитывали произвести впечатление на более близком, низовом уровне и могли надеяться, что Сталин об их фантазиях и не узнает никогда.
Напротив того, бывшая квартирная хозяйка Сталина в Сольвычегодске Мария Прокопьевна Кузакова (Крапивина) была уверена, что вождь лично следит за ее благополучием: «Старых знакомых Иосиф Виссарионович помнит. Сольвычегодским городским советом был наш дом муниципализирован. Мой муж писал Иосифу Виссарионовичу, и в кратчайший срок дом возвратили с извинениями. Дочь моя не могла два года поступить в мед. институт, обращалась к тов. Сталину и сейчас же была зачислена в число студентов. Сейчас я воспитываю 3-х внуков, сирот без отца и матери, мне помогает государство, и я твердо уверена в том, что, если мне где встретится затруднение, всегда мне поможет тов. Сталин»[106]. Хотя и известны ответы Сталина на письма знакомых по ссылке, которые обращались к нему с просьбами и получали в ответ материальную помощь[107], но, по правде сказать, сомнительно, чтобы он действительно хлопотал о зачислении младшей Кузаковой в институт; скорее, у местных властей срабатывал рефлекс на всякий случай не обижать обывателей, заявляющих о личном знакомстве с самим Сталиным. Но отмечу, что для Кузаковой Сталин играл роль домашнего божка-охранителя или святого угодника, и это первое, но не последнее наше обращение к фольклору и глубинным, древним ментальным реакциям.
