анализа древних летописей, сделал совершенно неверные выводы. «У Щлецера мы научились приемам изучения летописи, но он не оставил нам верного взгляда на самую летопись» [297]. Еще одним достижением Шлецера стало рассмотрение истории России сквозь призму всемирно-исторического развития. В данном подходе Яковлев видел зачатки сравнительно-исторического метода.
Подводя итоги рассмотрению эволюции исторического знания в XVIII в., Яковлев традиционно делил историков на русских и немецких. Он отмечал, что «работа немецких исследователей шла более сосредоточенно и концентрированно» [298]. Каждый из них внес определенный вклад в развитие отечественной историографии. Г.З. Байер исследовал иностранные источники, Г.Ф. Миллер сконцентрировал свое внимание на розыске и изучении русских источников, а А.Л. Шлецер – на источниковедческом анализе летописей.
Если русские историки пытались дать обобщающие исследования по русской истории, то немецкие, с присущим им профессионализмом, сконцентрировались на изучении конкретных тем. Они поняли, что только это «может вывести науку вперед из заколдованного круга общих рассуждений и слов» [299]. Из русских историков только И.Н. Болтин приблизился к данному подходу. По мнению Яковлева, И.Н. Болтин усвоил или самостоятельно дошел до современных ему методов исторического исследования, но он не дал систематического анализа русской истории.
Таким образом, по мнению Яковлева, развитие исторического знания в России XVIII в. шло по пути «спрессования»: от обширных летописей исследователи перешли к обобщающим работам по русской истории, а затем назрела необходимость монографического изучения.
Переход от XVIII в. к новой эпохе историк связывал с Н.М. Карамзиным. Существенным подспорьем в работе Карамзина было то, что он уже имел предшественников, на труды которых мог опереться. Но историограф не сумел дать научной картины развития русской истории, поскольку писатель в нем нередко брал верх над историком. Тем не менее Яковлев считал, что деятельность Карамзина получила незаслуженно низкую оценку в историографических исследованиях. Основная задача Карамзина состояла в собирании и систематизации нового материала, и он с ней справился. «„Две полки“ изданного материала – великое их значение не только в смысле напечатания, но главное – отыскания и приведения в порядок. Он впервые сделал известной эту обработку. Надо было срастить этот материал, сделать работу синтеза» [300]. Труд Карамзина заменил «Синопсис», дав обобщенную картину, с которой могли работать последующие историки. К сожалению, Карамзин, впитав в себя достижения предыдущей историографии, не усвоил новейших методов изучения истории – отсюда слабые стороны его «Истории Государства Российского». Несмотря на это, именно труды «Колумба древностей российских» способствовали расцвету отечественной исторической науки. Он дал как готовый материал для размышлений, так и, сам того не желая, объект для критики.
С точки зрения Яковлева, главная причина непреходящего успеха трудов историографа заключается в том, что «Карамзин, может быть, часто людей понимал по-своему, но он людьми интересуется, за это ему были благодарны, за это его будут читать» [301]. Яковлев отмечал, что историку нельзя забывать, что история творится конкретными людьми. Профессионал не должен превращать знание о прошлом в безличный процесс.
Ответом на недостатки и перегибы «Истории государства Российского» стало появление скептического направления. Во главе «Скептической школы» встал М.Т. Каченовский. По характеристике Яковлева, это был «талантливый, но без школы замотавшийся человек» [302]. Каченовский перенял новейшие достижения западной историографии, в частности идеи Б.Г. Нибура и Ф.К. Савиньи, но не вполне сумел их применить на практике. «Он начал критиковать в кредит, во имя идеи органического развития, в то время, когда ни понимания, ни изображения этого органического развития еще не было. Это был математический прием – предполагали, что „А“ есть величина извечная» [303].
И все же «Скептическая школа» обогатила русскую историческую науку новыми идеями, главными из которых были сравнительно-исторический анализ и органическое развитие общества. Впоследствии произошел распад школы: «Скептицизм был критикой во имя идеи органического развития. В дальнейшем, группа учеников Каченовского этот синтез разложила: одни ударились в скептицизм, другие стали применять идею органического развития» [304].
Среди оппонентов Карамзина Яковлев отмечал и П.А. Полевого. В то же время он разграничивал труды последнего и деятельность «Скептической школы». Полевой отразил многие черты, присущие его времени. Как и скептики, он скорее поставил вопросы, чем успешно решил их. «Он говорит о сравнении, об органическом росте, о критике, но не дает ни того, ни другого, ни третьего» [305], – резюмирует Яковлев.
Дальнейшее развитие отечественной историографии в дореволюционном рукописном курсе лекций Яковлева очерчено весьма фрагментарно. Практически исчезают пометки, несущие основную смысловую нагрузку, остаются только цитаты. Впрочем, надо отметить, что развитие государственной школы он, судя по его указаниям, давал по П.Н. Милюкову. Большое внимание он уделил славянофильству. Он разделил это течение на два поколения: старшее и младшее. К младшему поколению были причислены Н.Я. Данилевский и К.Н. Леонтьев. Яковлев считал, что их исторические построения не соответствуют реальности и являются философскими спекуляциями. В данной позиции прослеживаются взгляды и самого Яковлева, который придерживался позитивистской методологии и считал, что Россия в своем развитии повторяет путь Западной Европы, а это противоречило взглядам указанных мыслителей.
А.И. Яковлев, несмотря на то что историография никогда не была главным направлением его исследований, оставил интересное наследие в области истории исторической науки. Во многом он продолжал традицию историографических работ Московской исторической школы, в первую очередь П.Н. Милюкова [306]. Главным объектом его анализа становились не отдельные историки, а школы и направления. Пристальное внимание ученый уделял выявлению преемственности. Он всегда старался определить социально-политические предпосылки появления историографических течений, тем самым показав сложный и многообразный процесс создания исторических знаний.
Одновременно с Московским университетом он преподавал на Московских высших женских курсах. Под его редакцией вышли в качестве учебных пособий сборники документов для студентов Московского университета и слушальниц курсов [307]. В Московском университете молодой преподаватель сразу стал заметной фигурой. Впоследствии своим учителем его считали такие известные историки, как А.А. Новосельский и Б.Б. Кафенгауз, учившиеся в то время в университете. В советское время в одном из своих писем Яковлеву уже маститый ученый Б.Б. Кафенгауз вспоминал: «Я перенесся мысленно к зиме и весне 1915–1916 гг., когда я студентом занимался у Вас на семинаре по освобождению крестьянства. Я перешел к Вам после двух лет интересных и полезных занятий у Михаила Михайловича Богословского по истории Пскова XIV–XV вв. и истории крестьянства в XVII в. на Севере. Захотелось после этого заняться историей XIX в., и к тому же Ваш семинар явился для меня продолжением занятий историей русской деревни… Вы отнеслись ко мне очень внимательно. Я написал большой реферат по новым, недавно тогда лишь изданным материалам Государственного совета и Главного комитета. И когда я пришел к
