— Не горюй, Аркадий Иванович, — утешал товарища Маринушкин. — Ты же сибиряк, а сибиряки — народ крепкий. Мы, однако, с комбатом осмотрели пушку. Восстановить можно. Сколотим расчет, и скоро — всего через несколько дней — у тебя все будет. За это время отлежишься маленько, отдохнешь, а там — снова в строй. Не тужи!
Наступление продолжалось. Пересекая траншеи первой позиции немецкой обороны, мы на несколько минут задержались, чтобы осмотреть результаты своего огня. Работу пушек старшего лейтенанта Кандыбина увидели не сходя с машин — путь лежал как раз мимо уничтоженных целей: двух противотанковых орудий, развороченных прямым попаданием дзотов, исковерканных пулеметов и разбросанных трупов гитлеровцев.
Батарея Глущенко тоже потрудилась на славу. Пушки взводов Виктора Мухортова и Михаила Маринушкина вдребезги разбили два кирпичных домика и дзот у часовенки. Как всегда лаконично, доложил о результатах огня и комбат Шевкунов: «Цели уничтожены», а глаза вроде бы добавляли: «Иначе и быть не могло!» Его командиры взводов Яков Вежливцев и Иван Батышев скромно держались в тени, будто и не о них шла речь.
Такие «наглядные уроки» на ходу были очень полезными, и я всегда старался предоставить командирам и солдатам возможность осмотреть их работу. Это способствовало повышению боевого мастерства, правильной и объективной оценке своих действий в бою, укрепляло в людях уверенность в себе и в силе русского оружия.
Младший лейтенант Вежливцев, подойдя ко мне, попросил разрешения осмотреть кирпичный домик, который находился на участке его огня. Пока офицеры и солдаты продолжали горячо обсуждать работу своих пушек, Вежливцев скрылся в домике. Переступив порог, он застыл как вкопанный: со всех сторон на него смотрели дула автоматов. Хвататься самому за пистолет было и поздно и бесполезно. Что же делать? Враги не должны видеть волнения. Спокойствие — вот единственное орудие.
— Вы окружены. Я пришел по поручению моего командира принять вашу капитуляцию, — размеренно, употребляя знакомые слова из немецкого разговорника, сказал Вежливцев. — Кто здесь начальник?
Немцы молчали. Глаза лучше освоились с полумраком, и Вежливцев четче увидел гитлеровцев. Прямо перед ним, у стены, сидел офицер с повязками на голове и правой руке. Он в упор смотрел на Вежливцева. Пауза затянулась, и Яков Иванович опять, подкрепляя свои слова знаками, повторил сказанное и, помолчав, добавил:
— Сопротивление бесполезно. Всем нуждающимся будет оказана медицинская помощь, я гарантирую. Красная Армия не издевается над пленными.
Гитлеровцы зашевелились, беспокойно посмотрели на своего командира. Наконец офицер с усилием произнес:
— Карашо, рус камрад. Ми — плен.
— Тогда сложите оружие, — сказал Вежливцев.
Когда немцы побросали в кучу автоматы, пистолеты, гранаты и винтовки, Вежливцев предложил офицеру:
— Берите раненых и спокойно выходите. Нас ждут.
Так наш скромный, застенчивый Яков Вежливцев взял в плен семнадцать фашистских солдат, одного обер-ефрейтора и командира роты. Взял хладнокровием, выдержкой.
Накоротке допросив пленных, мы установили, что они уже потеряли всякую надежду на спасение Германии и не верят ни одному слову геббельсовской пропаганды. Капитан сказал, что он и другие офицеры знали о неизбежном наступлении русских, но, что это произойдет сегодня ночью, они никак не ожидали. Более откровенно высказывались рядовые солдаты. Один из них заявил:
— Многие мои товарищи с нетерпением ждали вашего наступления, которое приблизит конец войне и страданиям.
Мощный свет прожекторов вызвал среди немецких войск смятение. Гитлеровский капитан не мог понять, что за оружие использовали русские. Он даже попросил меня, если можно, объяснить это. Узнав об обыкновенных прожекторах, капитан удивленно сказал:
— А ведь среди солдат моей роты мгновенно распространился слух, будто это новое русское лучевое оружие. Рота разбежалась и перестала быть управляемой.
И тут мне вспомнился другой немецкий капитан, тоже командир роты, сдавшийся нам в плен в Померании. Между обоими гитлеровскими офицерами было много общего, и в то же время каждый из них олицетворял как бы этап в распаде немецко-фашистской армии.
Тот, померанский офицер, пытался прорваться со своей ротой через шоссейную дорогу на запад, но был пленен. Он еще верил в геббельсовское «чудо», в возможность как-то избежать полного разгрома. С ним было свыше ста солдат и офицеров и много оружия. Показывая на раскинувшийся город, он спросил:
— Что это за город, господин майор?
— Регенвальде.
— Регенвальде?! — удивился капитан и пристально, как бы изучая, посмотрел на город. — Да, да! Это в самом деле Регенвальде, — грустно произнес он. Лицо его побледнело, в глазах появились слезы.
— Что случилось, гауптман? — поинтересовался я.
— Не думал, что мне суждено сдаться в плен у стен родного города... Ах, боже, боже!.. Регенвальде!..
— По вашей милости многие наши солдаты и офицеры умирали у стен родных городов, — зло заметил Пацей.
Я перевел. Офицер тоскливо посмотрел на Пацея, потом на меня и со словами: «А все же великая Германия не будет разбита!» — неожиданно выхватил парабеллум. Гриша Быстров мгновенно заслонил меня собою, упер дуло своего автомата в живот гитлеровца, но стрелять не стал: за немецким капитаном стояли наши солдаты. Но гауптман и не собирался ни в кого из нас стрелять. Приложив пистолет к своему виску, он поспешно нажал на курок. Был ясно слышен щелчок бойка по капсюлю патрона. Но выстрела не последовало. В тот же миг старший сержант Барышев крепко сжал руку офицера, и тот выпустил пистолет. Любопытные ребята проверили, взаправду ли немец хотел застрелиться. Оказалось, что он не красовался: патрон действительно дал осечку.
Теперь фашисты уже были другими. Стоявший перед нами офицер и не помышлял о самоубийстве. Большинство его солдат безучастно относились к результатам окончания войны, оказывали яростное сопротивление нашим войскам в силу дисциплины и принуждения. Только эсэсовцы, гонимые страхом возмездия за содеянные злодеяния, да еще обманутые юнцы из гитлерюгенда, не задумываясь, шли в атаку, гнали впереди себя солдат линейных частей.
Часа через два пыль и дым после артподготовки рассеялись, стало совсем светло. Обстановку на местности теперь можно было видеть на многие километры вокруг. Навстречу большими группами шли пленные, грязные, усталые, перепуганные. Для них война уже окончилась.
А вокруг танки, танки, танки — и... весна! Длинными острыми язычками то тут, то там пробивается из-под земли ярко-зеленая молодая трава. На изувеченных осколками деревьях набухают почки — вот-вот проклюнутся глянцевитые, клейкие листки на тополях. Весна в этих краях шагает быстрее, чем у нас. Днем здесь совсем тепло.
