Причина необходимости назначить двух заключалась в том, что в нашей правительственной системе каждая должность начиная от премьер-министра исполнялась мирянином и монахом. Это шло еще со времен Великого Пятого Далай-ламы, который был первым, кто принял светскую власть в дополнение к своему положению духовного главы государства. К сожалению, хотя такая система и хорошо работала в прошлом, она безнадежно устарела в двадцатом веке. Кроме того, как я уже упоминал, после почти двадцати лет регентского правления, правительство совершенно погрязло в коррупции.
Нечего и говорить, что почти никакие реформы не проводились, Даже Далай-лама не мог ничего сделать, потому что любое его предложение сначала представлялось премьер-министрам, затем Кашагу, затем каждому представителю исполнительной власти в порядке подчиненности и наконец Национальному Собранию. Если кто-либо возражал против его предложения, то было крайне трудно дать этому вопросу дальнейший ход.
То же самое происходило, когда реформы предлагались Национальным Собранием, но только в обратном порядке.
В случае, если какой-то законодательный акт в конечном итоге представлялся Далай-ламе, он мог пожелать внести поправки, тогда эти поправки записывались на пергаментных лентах, приклеивались к первоначальному документу, и тот затем посылался для одобрения обратно по нисходящей линии. Но главная трудность введения реформ заключалась в страхе религиозной общины перед иностранным влиянием, которое, по убеждению многих, могло бы повредить буддизму в Тибете.
На пост премьер-министра — монаха я избрал Лобсана Таши, а опытный светский администратор по имени Лукхангва стал его мирским коллегой.
После этого, посоветовавшись с ним и с Кашагом, я решил послать делегацию за рубеж — в Америку, Великобританию и Непал, в надежде убедить эти страны выступить в нашу защиту. Другая делегация должна была отправиться в Китай, чтобы попытаться провести переговоры о выводе войск. Эти миссии были отправлены в конце года. Вскоре после этого, когда китайцы сконцентрировали свои силы на востоке, мы решили, что я должен перебраться в южный Тибет вместе с самыми высокопоставленными членами правительства. В случае ухудшения ситуации я мог бы без труда найти убежище, перейдя границу с Индией. Тем временем Лобсан Таши и Лукхангва должны были оставаться в Лхасе и исполнять свои обязанности: государственные печати я брал с собой.
Глава четвертая
Убежище на юге
Надо было многое организовать, и на это ушло несколько недель перед тем, как мы покинули Лхасу. Кроме того, все приготовления должны были делаться тайно. Мои премьер-министры боялись, что если просочится хоть одно слово о приготовлениях Далай-ламы к отъезду, произойдет всеобщая паника. Но я уверен, многие люди наверняка понимали, что происходит, ведь предварительно уже были отправлены несколько караванов с багажом — среди которого, втайне даже от меня, находилось пятьдесят или шестьдесят сейфов с сокровищами, большей частью золотыми и серебряными слитками из хранилищ Поталы. Это была идея Кенрап Тэнзина, моего бывшего Мастера Одежд, недавно назначенного на должность Чикьяп Кенпо, Начальника персонала. Когда я узнал об этом, то очень рассердился. Не потому, что беспокоился за сокровища — здесь была задета моя юношеская гордость. Я считал, что Кенрап Тэнзин все еще относится ко мне как к ребенку, раз не сказал мне об этом.
День отъезда я ожидал со смешанным чувством тревоги и предвкушения чего-то нового. С одной стороны, для меня было несчастье оставить свой народ. Я осознавал всю свою ответственность перед ним. С другой стороны, я нетерпеливо ожидал путешествия. Мое возбуждение еще более усилил Гофмейстер, который решил, что я должен переодеться в платье мирянина. Он беспокоился, что народ действительно может помешать мне уехать, когда поймет, что происходит, и посоветовал мне оставаться инкогнито. Это привело меня в восторг. Теперь я не только смогу увидеть что-то в своей стране, но получу возможность делать это как обычный наблюдатель, а не как Далай-лама.
Мы покинули Лхасу глухой ночью. Помню, было холодно, но очень светло. Звезды в Тибете светят так ярко, как я не видел нигде в мире. Было очень тихо, и сердце мое замирало каждый раз, когда спотыкался один из пони в то время, как мы тайком пробирались по двору у подножия Поталы мимо Норбулингки и монастыря Дрейпунг. Но настоящего страха я не испытывал.
Конечным пунктом нашего путешествия был Дромо (произносится Тромо), расположенный на расстоянии 200 миль, на границе с Сиккимом. Путешествие должно было занять по крайней мере десять дней, если все будет благополучно. Недолгое время спустя, однако, мы уже попали в беду. Через несколько дней после отъезда из Лхасы мы прибыли в отдаленную деревню под названием Джанг, где на свои зимние диспуты собирались монахи из Гандэна, Дрейпунга и Сера. Как только они увидели размеры нашей процессии, они сразу поняли, что это не обычный караван. Нас было не меньше двухсот человек — и из них пятьдесят высокопоставленных лиц — плюс такое же число вьючных животных, так что монахи догадались, что я где-то здесь.
К счастью, я был в самом начале каравана, и меня не узнали переодетого. Никто не остановил меня. Но, проезжая мимо, я заметил, что монахи очень взволнованы. У многих на глазах были слезы. Через несколько секунд они остановили Линга Ринпоче, который ехал за мной. Я оглянулся и понял, что они упрашивают его вернуться со мной обратно. Момент был крайне напряженный. Переживания достигли апогея. Монахи так верили в меня как в своего Драгоценного Охранителя, что для них была невыносима мысль, что я их покидаю. Линг Ринпоче объяснил им, что я не намереваюсь отсутствовать долго, и монахи неохотно согласились позволить нам продолжить путь. Затем, бросившись на дорогу ничком, они молили, чтобы я вернулся как можно скорее.
После этого неудачного происшествия мы ехали без приключений, и я смог использовать ситуацию наилучшим образом: я ехал впереди, все еще в переодетом виде, и не пропускал ни одного случая остановиться и поговорить с людьми. Я понимал, что теперь мне представилась возможность узнать, какова же на самом деле жизнь моих земляков и землячек, и мне удалось пообщаться со многими людьми, не обнаруживая, кто я такой. Из этих бесед я узнал кое-что о тех мелких несправедливостях жизни, от которых страдает мой народ, и решил, как только смогу, совершить такие перемены, чтобы помочь ему.
Почти через неделю пути мы прибыли в Гьянцзе, четвертый по величине город Тибета. Здесь стало невозможным сохранять секретность, и сотни людей вышли приветствовать меня. Отряд потрепанной, но полной энтузиазма индийской кавалерии, обеспечивавшей сопровождение Индийской торговой миссии, также взял "на караул". Но времени на формальности не было, и мы поспешили дальше, прибыв в Дромо в январе 1951 года после почти двухнедельного путешествия.
